Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Что помогло сохранить эти флаги?

Непоколебимая вера в свое правительство!

Никто не говорил о том, что надо повесить флаги, как только город был освобожден. Это подсказало собственное сердце!

Что придало им, этим флагам, такой несокрушимый вид?

Уверенность в несокрушимости своего государства, в могуществе своей партии, в мудрости ее руководителей.

По флагам на воротах и калитках домов вижу, кто уже возвратился домой.

Кое-где флаги сделаны наспех из красных полотнищ; на многих ветерок расправляет золотой серп и молот. Вчера мама предложила мне разгладить наш флаг, а сегодня ветерок еще распрямляет — приятно!

Наш флаг с серпом и молотом.

В небе появились воркующие «ястребки». Их появление громко приветствуют дети, играющие на улице, они помыты, празднично одеты. Среди детей спор: что делают в небе наши самолеты сейчас? Все приходят к непреложному выводу: дежурят, чтобы немцы не могли бомбить, а от них можно этого ждать — они очень обозлены за то, что их выгнали из Киева. Проходит соседка, которая спешит домой.

— С праздником! Вы когда возвратились?

— Вчера, — отвечаю.

— Мы тоже недалеко отсюда отсиживались, на Соломенке, но пока выбрались…

Татьяна Яковлевна обрывает разговор и, ойкнув, спешит к себе во двор.

— Надо сейчас же вывесить флаг. Где-то в узлах есть он, есть!

Не успели позавтракать, начали появляться гости. Первой через сад влетела Зина:

— С праздником! Ой, дожили-таки! — И перецеловала всех, кто попался на глаза.

Рассказывает, как днем прятались в оврагах, а ночью забирались в печи кирпичного завода. Спаслось немало людей, но нескольких немцы поймали и убили. Расстреляли Николая Дмитриевича с сыном, четырех сыновей Потапенчихи… Сегодня будут их хоронить на кладбище — до сих пор трупы были едва присыпаны землей где-то в овраге. Не слышали об этом? Еще много ужасного услышим. Гадов уже нет, но дела гадючьи долго еще будут выползать наружу. Зина рассказывает второпях, ее дома ждут. Еще придет, рада, что мы живы. У них тоже прекрасные ребята на постое.

— Приходите, Оксана, к нам обязательно!

Петр Платонович, слушавший наш разговор, сказал, чтобы я никуда не уходила, а пригласила Зину к нам — вечером ночевавшие прошлой ночью принесут вино, погуляем…

Зина благодарит за приглашение и убегает домой, а в проем калитки (калитку сняли немцы) идут все новые и новые гости. Идут соседи к маме, товарищи к нашим «хлопцам», ко мне идут люди с участка.

— Оксана, жива?

И тут же слышу:

— С праздником! Вдвойне вас с праздником!

Мальчевская, уходя, говорит:

— Мы так боялись, что гестаповцы вас схватят! Узнала, кто уже вернулся, кто погиб в изгнании, кого загнали далеко, кто еще не вернулся, от кого получены известия.

Я говорила людям, что жизнь наша и для нас началась сразу же, как только в город вступила Советская Армия, что скоро будет хлеб, пойдут трамваи, откроются магазины, начнут работать заводы, фабрики, учреждения. Успокаивала тех, кто боялся, что немцы вернутся назад…

Я все собиралась подняться на чердак, чтобы снести вниз книжки, привести их в порядок и разложить по полкам книжного шкафа. Мне в этом хотел помочь Владимир Петрович. Но нам помешала в этом веселая и счастливая Фрося, пришедшая в сопровождении очень симпатичного офицера.

— Вот она, эта регистраторша. Знакомьтесь! — говорит Фрося, представляя меня своему спутнику.

На меня очень внимательно посмотрели хорошие, светло-карие глаза, потом владелец их по-дружески, как давней знакомой, улыбнулся мне и стукнув каблуками, по-военному отрапортовал Фросе:

— Есть, Фрося, знакомиться! — И представился мне: — Танкист Любышкин, капитан.

Я так и села на перекладину лестницы, возле которой стояла, собираясь подняться на чердак. Почувствовала, что покраснела. Потом с нескрываемым интересом взглянула на него и, чтобы не рассмеяться, так как Фрося уже заливалась смехом, просто, тоже по-дружески, протянула ему руку и назвала себя.

— Я именно такой представлял себе вас, — сказал дальше Любышкин и минуты две молча смотрел на меня. Фрося притихла: и она в эти минуты вспоминала один из рассветов в родном оккупированном городе…

Владимир Петрович, не отходивший от лестницы, с любопытством смотрел то на меня, то на капитана, и его глаза как бы говорили: «Этих двух людей, которые до сих пор не были знакомы, что-то объединяет, но что именно?» Любышкин с благодарностью пожал мне руки и с большой сердечностью сказал: