Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Оставив Юрика на руках бойца, сестра бросилась к другим бойцам, и я скоро потеряла ее в ликующей толпе. Все обнимали и целовали солдат; щедро полились сбереженные для долгожданной встречи слова, поцелуи, объятия.

Первый, к кому я бросилась, был солдат, так похожий лицом и ростом на Михаила, что я стала бурно целовать его.

— Вы Михайло? — шепчу ему.

— А вы Олеся? — спрашивает он.

И оба смеемся, счастливые, а руки мои уже на плечах другого бойца.

Дорогие, взлелеянные в мечтах серые шинели, родные, дорогие лица!

Вскоре в толпе меня разыскала Маринка:

— Мама, домой! Собираемся уже домой!

Неподалеку от себя увидела сестру, которая брала Юрика с рук веселого, молодого чубатого бойца; это было не так просто — малыш собирался «далеко идти» с ним, «ехать на пушке».

Вновь вернулись в комнаты, где прожили столько тревожных дней. Сестры Лебединские с матерью уже спокойно, полными хозяевами хлопотали в них, готовясь к празднику.

Только в комнате заметила, что выбегала из дому в одной босоножке…

Домой собрались быстро. Идем и не узнаем улицу: хоть и искалеченная, она стала невыразимо красивой, потому что на ней уже не было ни одного оккупанта!

Навстречу бойцам идут и идут люди. Приветствуют, жмут руки, громко разговаривают, смеются и плачут от радости. Сколько на улицах людей! Откуда они так быстро взялись?

Идем навстречу бойцам своей армии и солнцу, которое восходит; кажется, что от него начался поход, и вот едут и едут, медленно и торжественно, наши военные обозы, машины с бойцами, огромные дальнобойные орудия, танки, какие-то новые пулеметы, засекреченные «катюши», о которых мы так много слышали.

За «катюшами» — походные кухни, а за ними опять — техника и бойцы, потом снова бойцы и техника, и опять кухни…

Вот несколько пожилых женщин, опустив узлы на тротуар, остановили легковую машину, в которой сидел, должно быть, полковник, весь в орденах, а с ним были такие же солидные и важные, также в орденах, товарищи.

— Дайте поцеловать вас, сыночки!

И только когда по-матерински всех обняли и прижали к сердцу, сказали:

— Поезжайте, дорогие, теперь дальше, освобождайте остальных!

И обозы все ехали и ехали, удивляя нас невиданной военной техникой.

Домой шли быстро; сколько сил она прибавила, радость! Задымленные лица бойцов тепло улыбались нам; видя наши измученные лица, они подбадривали нас ласковым словом.

Кто-то из бойцов спросил Юрика:

— Что это с твоим пупсом?

И засмеялся, услышав, как мальчишка серьезно и солидно ответил:

— Немцы ранили.

Вот мы и дома. Даже не верится, что живые.

Справа от калитки лежит большая куча свежих досок, предназначенных, очевидно, для блиндажей, но гитлеровцы уже не успели их соорудить. Во дворе увидели нескольких наших бойцов: двое мылись, один с полотенцем шел нам навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте, а мы еще вчера с вечера вас ждали. Далеко они вас загнали…

И снова начались дружеские объятия, поцелуи, душевные радостные разговоры.

Тот, который шел из сада с полотенцем нам навстречу, — плотный, с вихрастыми светлыми волосами и голубыми глазами, отрекомендовался:

— Гринев Владимир Петрович, до войны учитель географии.

— Оксана Филипповна, учительница русского языка и литературы. Освобождали коллегу, — говорю ему, улыбаясь, и мы крепко жмем друг другу руки.

Познакомились с двумя другими. Один — богатырского сложения, чернявый, с темными глазами и широкими густыми бровями, башкир, Юнус Янбаев, второй, в противоположность ему, тонкий, стройный, русый, с светлыми глазами, русский, Петр Платонович Сверкунов. Потом мы узнали, что, механик по профессии, он любил заниматься живописью.

Янбаев и Сверкунов со своими товарищами (двумя украинцами, двумя русскими, одним белорусом и грузином) поселились в квартире Маруси, Гринев же с Николаем Опевалиным, Николаем Орловым и несколькими бойцами — в моей и Наталкиной.

В большинстве своем они были артиллеристы-разведчики.

Они рассказали нам, что генерал Ватутин спешил освободить Киев к годовщине Октября. Через несколько минут после знакомства артиллеристы принесли из своей походной кухни ведро чудесного густого крупяного супа с мясом и усадили нас с собой есть. Как и мы, они называли нашу маму мамой, и она перестала расспрашивать их о том, где может теперь быть ее Гриць. В нашем дворе у нее сейчас двенадцать сыновей, у нас — столько же братьев.

Петр Платонович успокаивал ее, утверждая, что Гриць тоже освобождает какой-нибудь наш город.