Григорий Свирский - На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Я был взят в армию в ноябре 1939 года и, помню, что о захвате Львова, Черновиц, Белостока красноармейцы уж иначе и не говорили, как с веселой иронией: «Единокровных братьев освобождаем!..»

Самый неразвитый солдат знал, что Сталин отодвигает, в предвиденье войны с Германией, государственные границы. Политруки доводили эту мысль до каждого: кремлевские куранты в те дни еще вызванивали в глухую полночь «Интернационал». Об «единокровных братьях» трещали только газеты.

Наконец, даже часы на Спасской башне Кремля стали вызванивать уж не «Интернационал», а «песню без слов», как окрестили в СССР гимн Советского Союза. Хоры перестали петь: «Нас вырастил Сталин на верность народу», а нового текста все не было…

Голым атомное государство ходить не может («Безыдейность режима не могла не тревожить этот режим», — справедливо заметил Амальрик). Мундир государственного шовинизма пришелся впору.

Не надо думать, что великодержавная буффонада была безропотно воспринята всеми. Даже поэт Алексей Марков, обрушившийся в свое время на «Бабий Яр» Е. Евтушенко, казалось, надежный, правый, «свой», — вдруг заявил в 1968 г. на одном из публичных обсуждений, что ему стыдно называться русским. Начались неожиданные для властей протесты в научно-исследовательских институтах — против «танковой политики» в Чехословакии, Африке, на Ближнем Востоке; на заводах откровенно заговорили: «черножопым помогаем, а самим жрать нечего».

Даже молодые сотрудники КГБ порой переставали вести себя, как автоматы. Рассказывали, лейтенант КГБ, обыскивавший дом генерала Григоренко, все время спрашивал у Григоренко, а чего он хочет, есть у него положительная программа?.. Это вовсе не входило в его обязанности. Задачей оперслужбы было собрать все в мешки и опечатать; все остальное — дело следователей. А этот молодой оперативник был живо, по-человечески заинтересован: что делать-то? Есть положительные идеи?.. О подобном выспрашивали и у Краснова-Левитина, и у Эдуарда Кузнецова — солдаты лагерной охраны, дорожный конвой.

Когда в связи с публикациями моих выступлений на Западе меня вызвали на Лубянку, и я в беседе с «искусствоведом в штатском» сказал, что у писателей есть основания для беспокойства: более одной трети их было в лагерях, молодой «искусствовед» перебил меня с очевидной искренностью:

— А вы знаете, что в ЧК-НКВД было срезано шесть слоев! При крушениях отвечают стрелочники!

Подобные мысли вряд ли порождают энтузиазм.

Идеи! Как воздух нужны были идеи! Тотальная прививка шовинизма, мессианства, долга перед «прогрессивными народами», — чего угодно: советский солдат, высаженный хоть на Огненной земле, должен ощущать, что ступает тут по праву. Как освободитель.

Первую (после Сталина) прививку новобранцам было «рекомендовано» сделать на страницах журнала «Молодая гвардия». Еще в первом году юбилиады, продуманном, как увидим, всесторонне. Это было наступление по всему фронту.

По «странному совпадению», одновременно с романом Василия Ардаматского воспевшего провокации ЧК, день в день с поэмой С. В. Смирнова, вдруг воспевшего Сталина:

сразу после публикации скандального романа В. Закруткина, в котором положительный герой уже грозит своему противнику:

— Ты Сталина не тронь… Мы знаем, почему Сталин встал вам поперек горла… — зашевелился и журнал «Молодая гвардия», напечатав запевную статью угрюмого критика Чалмаева, идеолога «нутряного патриотизма».

Даже Александр Солженицын, сердцем приявший этот всплеск «смутно вспомненной национальной идеи», и тот поежился от сумбура «заурядного темноватого публициста Чалмаева (а вероятно, за ним стоял кто-то поумней)».

Журнал «Молодая гвардия» вдруг затрясло, как корабль, брошенный твердой рукой на подводные камни. В пролом хлынула, во всех жанрах, «нутряная тема», которую особо впечатляюще выражал в подпитии мой товарищ военных лет Костя Зародов: «Я р-русский весь! Меня родила Вологда!..»

Я весьма благодушно взирал тогда на эти его, как считал, всполохи национальной гордости, особенно участившиеся, когда Сталин поднял тост «за русский народ». Однако почему-то именно Костя Зародов с его все усиливавшейся мрачноватой гордыней стал со временем Константином Ивановичем Зародовым, главным редактором самой реакционной газеты «Советская Россия», а затем членом ЦК КПСС и шеф-редактором международного коммунистического журнала «Проблемы мира и социализма», лидером и теоретиком «твердой линии» в мировом коммунистическом движении. Его принимает Л. Брежнев, о чем сообщается в специальном коммюнике, для сведения французской, итальянской и других «пошатнувшихся» компартий. На него с надеждой глядят адепты «великой и неделимой» советской России как на «твердую руку», которая сменит полуживых лидеров.