Михаил Колесников - Дипонегоро

— Потому, что пахлаван Хасануддин бил тигров и твой прадед тоже немало уничтожил их.

— Расскажи про Хасануддина! Это интереснее, чем слушать про лафазы и жизнь пророка Мухаммада.

— Хорошо. Только в другой раз. А сейчас умойся. Кроме того, ты где-то изорвал рубашку и расцарапал щеку.

А Рату Агенг Киай Моджо сказал:

— Из этого ребенка никогда не получится богослова.

Он был мудр и умел видеть сквозь туман времени.

И случилось так, что Киай Моджо, пожаловавший в гости на несколько дней, задержался в Тегал-реджо на два года. Здесь, в деревенской тиши, никто не мешал ему писать хронику. Кроме того, принц Онтовирьо очень привязался к новому священноучителю, а Киай Моджо полюбил своего ученика и не желал с ним расставаться. Они всегда были вместе. Все свои знания Моджо стремился передать юному другу, и семена падали на благодатную почву. Онтовирьо обладал исключительной памятью. Он схватывал все на лету. Заморские языки, логика, история Маджапахита и Матарама, Аравии, Испании, Китая к Индии, законы стихосложения, древнеяванский язык кави, индийский эпос, сочинения древнего яванского писателя Прапанга, хроники княжеств «бабад» — все это входило в сознание юного принца, как нож в масло.

Иногда, чтобы рассеяться, они отправлялись на побережье Индийского океана. Отвесной стеной обрывался берег Тысячи гор к вспененной воде. Черные валы с развевающимися седыми гривами выбрасывали на песок морские звезды, колючих ежей и черно-зеленые морские огурцы. Над дымящимися волнами носились ласточки — саланганы. Здесь, в известняковой стене, было много пещер и гротов. Друзья неизменно останавливались в пещере Лангсе, где когда-то укрывались прадед Мангкубуми Суварги и Рату Агенг. Иногда в эти края наведывались охотники за съедобными ласточкиными гнездами.

Странные вещи творились с Киаем Моджо и Онтовирьо на берегу океана. Безграничный водный простор рождал представление о вечности. И богослов и молодой принц погружались в глубокое раздумье. Онтовирьо, будто завороженный, глядел на белые, как соль, коралловые островки, на вздымающиеся валы и сочинял стихи — пантуны. Строчки рождались сами:

Киай Моджо размышлял о бренности всего земного, об истории, которую любил сильнее всех наук.

Ему казалось, что лишь в истории сокрыты все загадки человеческого бытия. Она важнее любого знания. Кто поймет ее язык, тот заглянет в самое сокровенное. Для него не будет тайн ни прошлого, ни настоящего, ни грядущего. История — душа народа. Хочешь заглянуть в душу — загляни в историю.

«Это только так кажется, что в наше время не происходит ничего значительного, — думал он. — Пройдут века, и, возможно, лишь мои записки расскажут другим обо всем, что творилось здесь, в сумраке джунглей. Почему был так скуп на слова древний грек Птолемей, ничего не написавший о Яве, кроме того, что этот остров очень плодороден и дает много золота? В потоке времени мы тоже станем когда-нибудь древними. Мой долг — записать увиденное и услышанное…»

Да, Киай Моджо любил историю. Его тонкие смуглые руки с жадностью перебирали и сложенные веером плотные, как полированные дощечки, листья лонтаровой пальмы с черными письменами, и древние папирусы, и полустертые индийские сутры, и непривычно пахнущие типографской краской страницы голландских, немецких и английских книг. Он в совершенстве знал несколько заморских языков, и его мозг постоянно пополнялся понятиями, никому не ведомыми здесь, на острове, затерянном среди южных морей.

Его интересовало все, что творится в мире, в далекой Европе, в Китае, в Индии, в Америке. Он мечтал отправиться в Мекку. Но не затем, чтобы поклониться святым местам и стать хаджи, а затем, чтобы лучше узнать Аравию, родину ислама, занесенного сперва в Индию, а затем и на Яву и на другие острова мусульманскими купцами много веков назад. Ему хотелось побывать и в Испании, историю которой он хорошо знал, и в Голландии, и в Португалии, а может быть, даже в Англии и Франции.

Вольные корсары южных морей, побывавшие и в Китае, и в Индии, и у африканских берегов, привозили, тревожные и волнующие вести: в Париже восстание, Людовику XVI отрубили голову. Голландские советники «султана султанов» Паку Бувоно III шептались между собой: Конвент, революция, Робеспьер, Сен-Жюст, Марат… Непривычные слова, неведомые имена… Кто они, эти люди, каковы их цели? Слишком уж глухой отзвук находила Великая Французская революция здесь, за экватором, чтобы Моджо мог разобраться в событиях. Затем все чаще и чаще стали называть имя «генерала революции» Бонапарта. Имя произносили с трепетом, зябко поводя плечами. Бежавшие из Египта на Яву арабские купцы рассказывали всякие ужасы об этом Бонапарте. Он захватил Египет и рвется в Индию. А потом он, конечно же, завоюет Нидерландскую Ост-Индию, Яву… В подобные слухи и верилось и не верилось…