Анатолий Собчак - Тбилисский Излом, или Кровавое Воскресенье 1989 года

Запомнился и такой штрих, характеризующий грузинских руководителей: во время разгона митинга они из окон Дома правительства наблюдали за расправой с их собственным народом, и никто не сделал даже попытки вмешаться и остановить трагическое развитие событий.

А ведь еще днем 8 апреля перед домом, в котором жил Д. Патиашвили, словно предчувствуя беду, собралась большая толпа женщин, которые обращались с призывом не допустить насилия над их мужьями и сыновьями. Но они так и не были услышаны. К ним никто даже не вышел. Тогда они пошли на площадь и присоединились к митингующим.

Неделя напряженной работы в Тбилиси подходила к концу. Мы уже выполнили намеченное, выслушали тех, кого хотели выслушать, а также тех, кто сам пришел к нам. Выступили по телевидению, встречались со студентами, женами офицеров в клубе ЗакВО, выезжали в воинские части. С каждым днем картина происшедшего все отчетливее возникала перед нами.

Вместе с тем накапливалось все больше вопросов ответы на которые мы могли получить только в Москве. А там в это время уже начались заседания Верховного Совета, избранного съездом. Многие из нас – члены нового Верховного Совета – заторопились в Москву, где шло обсуждение и утверждение состава нового правительства.

Возникла пауза, и для продолжения работы комиссия собралась в Москве лишь в конце июля. К тому времени нам выделили постоянное помещение в Манежном переулке, рядом с Кутафьей башней. Это было удобно – если выдавалась пауза в Верховном Совете, через пять минут я мог уже заниматься делами комиссии.

Московский этап мы начали с изучения документов в Комитете госбезопасности, Центральном Комитете КПСС, Совете Министров, Министерстве обороны и Министерстве внутренних дел.

К документам нас допускают без особых препятствий. Работники министерств, ЦК и КГБ исправно являются для слушания в комиссию. Но как быть с членами Политбюро? И главным образом – с Лигачевым и Чебриковым, которые в ЦК проводили совещания по Тбилиси накануне трагедии?

По разным каналам пытаюсь связаться с ними: и через орготдел Центрального Комитета, и через личных их секретарей… Никакого результата. Обращаюсь к Разумовскому, секретарю ЦК по оргвопросам, – тот же эффект. Время идет, а все мои попытки связаться с членами Политбюро результата не дают.

Тогда вспоминаю, что наиболее эффективными обычно бывают самые простые ходы и решения. Сажусь писать письмо на имя Горбачева:

"Уважаемый Михаил Сергеевич!

Комиссия Съезда народных депутатов по расследованию событий в Тбилиси закончила свою работу. Мы ознакомились со всеми документами и выслушали всех заинтересованных лиц, кроме членов Политбюро и тех руководителей партии и государства, которые принимали участие в совещании 7 апреля в ЦК, где было принято решение о направлении войск в Тбилиси. В случае, если в ближайшие два дня указанные лица не предстанут перед комиссией, мы вынуждены будем прекратить свою работу, завершить ее и записать в своем заключении, что эти лица от явки для дачи объяснений комиссии уклонились, и на них будет возложена вся связанная с этим политическая ответственность".

Эту записку в конце июля я и передаю Горбачеву из рук в руки на заседании Верховного Совета.

На следующий день рано утром звонок: "Здравствуйте, Анатолий Александрович! С вами говорит помощник Чебрикова…" Выясняется, что его шеф хочет со мной переговорить и может прямо сейчас взять трубку.

Мы не знакомы, поэтому Чебриков сначала представляется, говорит, что рад знакомству и слышал, что комиссия хочет с ним встретиться, и он готов… Тут же договариваемся, что он приедет в комиссию через три часа, к одиннадцати.

Вешаю трубку, через пятнадцать минут вновь звонок. На этот раз в трубке голос Лигачева. Тот же, как под копирку, обмен любезностями. Предлагаю прийти в двум или лучше даже к половине третьего. Почему не раньше? Потому что Чебрикову назначено к одиннадцати, а разговор, по-видимому, будет долгим. В трубке почти минутная пауза. Видимо, мой собеседник не был готов к тому, что разговор с депутатской комиссией может быть таким длительным. Но что делать! Он соглашается и на половину третьего. Кстати, в тот день ему придется еще немного и подождать: с Чебриковым комиссия беседовала даже дольше, чем я предполагал. И с тем, и с другим разговор длился более трех часов.

Впрочем, столь длинными диалоги Чебрикова и Лигачева с парламентской комиссией оказались не по нашей вине. Оба то давали не вполне четкие ответы, то много и подробно рассуждали на общеполитические темы и предпочитали уходить от острых вопросов.