Анатолий Собчак: Жила-была коммунистическая партия

Одновременно все очевиднее проявлялся кризис политической власти в условиях полного всевластия верхов и практически всеобщего послушания низов. Ситуация уникальная и раньше в истории не встречавшаяся.

Поэтому, когда на далекой гданьской верфи вспыхнули рабочие волнения и невесть откуда взявшаяся "Солидарность" парализовала своими действиями режим одной из верных социалистических стран, очень многие сказали себе и в СССР: ну вот и поехало…

Почему-то чувствовалось, особенно молодыми, что этого уже не задушить. Ни советскими танками, ни введением военного положения. В этом предчувствии не было никакой мистики. В дни Московской Олимпиады, полупровалившейся по причине советской агрессии в "дружественный Афганистан", одни мурлыкали оказавшиеся пророческими слова песенки о "ласковом Мише", другие вышли на беспримерную манифестацию, в которую превратились похороны народного поэта Владимира Высоцкого. Этих других было слишком много, чтобы аналитики вроде Юрия Андропова не поняли: дело и впрямь дрянь. Для них – дрянь.

Говорят, страх парализует. Старцы из Политбюро были парализованы страхом уже давно. Собственно, они всю жизнь в страхе и прожили. Это тоже было наследством сталинизма. Очень стойким наследством. Люди боялись себе подобных, но еще больше боялись не безмолвствовавшего разве только в анекдотах собственного народа. Мне рассказывали, что отправленный в отставку еще при Брежневе один из членов Политбюро нередко за семейным чаем приставал к своим детям и их друзьям с одним вопросом: "Как вы думаете, революции не будет?" Семья, конечно, воспринимала это как проявление старческих недугов, а дедушка-то был недалек от истины.

От накапливавшегося излишка "горючего материала" необходимо было избавиться. Об этом и задумывались самые сведущие и неглупые из кремлевской номенклатуры. Старые сталинские рецепты прямого уничтожения людей в новых условиях не годились. Действовали более гибко. Кроме психушек для диссидентов применялись и высылки за рубеж, и допущение браков с иностранцами, и разрешение еврейской эмиграции в Израиль, и славная "стройка века" Байкало-Амурская магистраль – все это было пилюлями для больного режима, еще не подозревающего сколь смертельна его болезнь.

Когда же выяснилось, что такое лечение малоэффективно, стали пробовать средства посерьезнее. Я имею в виду Афганистан. Кремлевским старцам показалось, что "маленькая победоносная война на окраине" империи не повредит. Большой войны они не хотели, ибо уже не могли чувствовать себя в безопасности даже в подземных бункерах. Но и с "Афганом", и с БАМом, и с тьмой других проблем (от коррупции до диссидентства) надо было что-то делать. Административно-командная система (так с легкой руки Гавриила Попова в первые перестроечные годы стала изящно называться система советского тоталитаризма) пришла к выводу, что она недостаточно административна и недостаточно командна. Иными словами, недостаточно тоталитарна. Ибо "народ разболтался".

Народ надо было поставить по стойке "смирно". Этого требовали не только генералы в погонах, но и хозяйственные генералы из военно-промышленного комплекса. На их языке это называлось "закрутить гайки".

Чего не знали генералы (и военные, и промышленные), так это того, что гайки уже не закрутить: резьба, проведенная сталинским резцом, казалось бы, на века, уже была сорвана. "Андроповский эксперимент" после смерти Брежнева не продлился и года. Людей хватали в кинотеатрах и магазинах во время рабочего дня, но люди находили тысячи причин для самооправдания. А начальство, к которому шли из милиции грозные бумаги с требованием наказать тунеядцев, блюло свой интерес. Мол, покарать можно, а где я другого найду на эту работу? А если найду, будет ли он лучше прежнего?

Власть – мощный наркотик. Но лишь до тех пор, пока обладатель власти сам верит в свое могущество. И будь Юрий Владимирович Андропов чуть помоложе и будь у него чуть поменьше болезней, вероятно, он успел бы наломать серьезных дров, прежде чем убедился в тщете затеянного. Но для старика хватило и опыта первых неудач: не привыкший к властным стрессам организм дряхлой политической системы отказал окончательно. А вместе с ним и организм самого генсека.

Коммунистические вожди наконец начали понимать, что перемены (даже столь вожделенные) в духе их комсомольско-партийной "тревожной" молодости – просто опасны. Пусть идет, как идет. (А после нас – хоть потоп!) И после смерти Андропова генсеком (еще на год) становится совершенно уже опереточный К.У. Черненко, тотчас же прозванный в народе "кучером".