Александр Лебедев - Честь - Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина

Презрительное «клеймение» любых неапробированных концепций и позиций — свидетельство введения принудительнойсистемы идейно-нравственных и социально-общественных приоритетов, не имеющих действительной поддержки большинства и «не требующих доказательств» в сфере свободного исследования.

«Иные марксисты, — писал в свое время Луначарский, — стоят на точке зрения — все или ничего, с нами или против нас! Они склонны говорить, что эклектический полумарксизм… является, так сказать, ядовитой эмульсией и служит не для развития марксизма, а скорее для его деформации. Я с этим радикальнейшим образом не согласен… «Марксизм», стремящийся… как можно скорее перейти к какой-то преждевременной черствой ортодоксии, не имеет ничего общего ни с подлинной научной мыслью, ни, конечно, с подлинным марксизмом. С точки зрения многих представителей этого обуженного и зачерствевшего марксизма часто кажутся эклектизмом взгляды, которые давно освящены величайшими авторитетами».

Герцен: «Уничтожать и топтать всходы легче, чем торопить их рост. Тот, кто не хочет ждать и работать, тот идет по старой колее пророков и прорицателей, иересиархов, фанатиков и цеховых революционеров… Всякая попытка обойти, перескочить сразу — от нетерпенья, увлечь авторитетом или страстью — приведет к страшнейшим столкновениям и, что хуже, к почти неминуемым поражениям… Между конечными выводами и современным состоянием есть практические облегчения, компромиссы, диагонали, пути. Понять, которые из них короче, удобнее, возможнее, — дело практического такта, дело революционной стратегии. Идя без оглядки вперед, можно затесаться, как Наполеон в Москву, — и погибнуть, отступая от нее. Неужели цивилизация кнутом, освобождение гильотиной составляют вечную необходимость всякого шага вперед?.. То, что мыслящие люди прощали Аттиле, Комитету общественного спасения и даже Петру I, не простят нам. Мы не слыхали голоса, призывавшего нас свыше к исполнению судеб, и не слышим подземного голоса снизу, который указывал бы путь. Для нас существует один голос и одна власть — власть разума и пониманья…»

Не легко представить, а вернее сказать, очень даже легко представить, какое впечатление подобные пассажи должны были производить на функционеров военного коммунизма. Все это было написано словно специально против них. И действительно, все это объективно было — против них тоже. Все это было против всякой фетишизации насилия, все это было в пользу по возможности ненасильственныхформ и методов переустройства общества на путях общественного прогресса. Во всем этом не было ни грана сочувствия к насилию как таковому, во всем этом не было вкусак насилию, террору, принуждению. А ведь именно во всем том, что так претило Герцену, и заключалась самая суть и соль наиболее «заостренных», наиболее «выразительных» проявлений того режима, который Ленин столь недвусмысленно назвал военным коммунизмоми которому, как только это стало возможным, столь решительно предпочел компромисс нэпа. Между прочим, все приведенные высказывания Герцена взяты из его знаменитых писем «К старому товарищу», представляющих собой своеобразное идейно-политическое завещание Герцена и адресованных (с известной долей литературно-публицистической условности, конечно, потому что их настоящий адресат мыслился и самим Герценом куда шире) Бакунину.

Лозунговая сторона идей, провозглашавшихся Бакуниным, достаточно известна, мысль о том, что бродяги — лучшие и самые верные проводники народной революции, приуготовители общих народных волнений, этих предтеч всенародного восстания, что разбойники и бандиты — ударная сила революционного восстания, что люмпены, всякого рода люди «дна» — чуть не готовая армия революции, — все это достаточно известно и ныне с большим успехом, кстати сказать, используется в международном масштабе такими противниками коммунистического движения, какими являются в наш век левые экстремисты и красные террористы. Но вот не так давно у нас в специальном академическом издании появилось впервые на русском языке любопытнейшее письмо Бакунина Нечаеву, в котором Бакунин приоткрывает перед Нечаевым, всю нечистоплотность которого — личную, нравственную и общественную — Бакунин к тому времени, как это, в частности, следует из того же письма, прекрасно уже знал, некоторые важные элементы внутреннего и тайного механизма осуществления своей программы принципиального безвластия. Тут разговор ведется без околичностей, перед нами не официальное, не публичное выражение идей и принципов, а некое приватное разъяснение истинной к и сокровенной стороны дела — той именно стороны, которая должна обязательно остаться скрытой. Тут, иными словами, кухня бакунизма.