Вольфганг Нейгауз - Его называли Иваном Ивановичем

- Разойдись! - послышалась команда.

Солдаты, шаркая ногами и толкая друг друга, стали расходиться. Шменкель не спешил, как другие. Ему почему-то расхотелось идти в хорошо натопленную комнату. Хитро улыбнувшись, Фриц подумал, что он-то к холодам привык: на его родине зимой температура бывает такой же, как в России. А каково переносить здешние холода другим солдатам? Когда пальцы их будут примерзать от одного лишь прикосновения к металлическим частям карабина, тогда до всех дойдет, что эта война отнюдь не увеселительная прогулка. А что будет, если все вдруг это поймут?

Шменкель носком сапога пнул камень. Майор, стоя в дверях, заметил это движение ефрейтора и, повернувшись к Фрицу, произнес:

- А вы стали задирой, Шменкель! Видно, и на вас сказывается приближение к Москве, не так ли?

В голосе майора слышались насмешливые нотки.

Шменкель не растерялся и ответил, как подобает подчиненному отвечать в таких ситуациях своему начальнику:

- Так точно, господин майор!

Фриц распахнул перед майором дверь. Тот довольно кивнул и вошел в здание. Шменкель последовал за ним. В коридоре первого этажа солдаты складывали парты, так как помещение с каждым днем приходилось расширять.

При виде школьных парт Шменкель невольно вспомнил о доме, о своих детях. Правда, они еще маленькие, но придет время, и они сядут вот за такие же школьные парты. А здесь парты уже никому не нужны - солдаты используют их как топливо... Вернется ли он когда-нибудь домой?

Шменкель со злостью отвернулся, чтобы не видеть этих парт. Он старался не думать о семье, о доме, но эти мысли повсюду преследовали его.

И вновь, уже в который раз, Фриц спросил себя: правильно ли он собирается поступить? Не будет ли его решение слишком тяжелым испытанием для жены и поймут ли когда-нибудь его дети? Сотый раз он задавал себе эти вопросы, и каждый раз ответ был один и тот же.

Когда Шменкель вошел в комнату, никто не обратил на него внимания. Все столпились у доски, на которую долговязый обер-ефрейтор повесил карту. Уткнув указку в какую-то красную точку, обер-ефрейтор тоном экзаменатора спрашивал:

- Как вы думаете, когда падет Москва? Завтра или послезавтра?

Обер-ефрейтор постоянно отмечал флажками продвижение немецких войск, стрелками обозначал перемещение отдельных групп армий и направление главных ударов, наносимых по противнику. Сначала всех интересовало, как передвигались флажки и стрелки, но постепенно интерес к карте пропал. Однако сейчас, после речи майора, карта вновь приковала к себе внимание солдат. Каждому хотелось видеть, далеко ли осталось до советской столицы.

- Во всяком случае, долго это не протянется, - заметил кто-то из солдат. - Песенка Иванов спета. Видно, Москва - очень большой город. Только хватит ли там пивнушек, да и девчонок тоже?..

Все засмеялись. Шменкель взглянул на карту. Положение советской столицы было действительно тяжелым - городу грозило окружение. И все же где-то в глубине души Шменкель не верил, что Москва будет взята. Москва город большой, сказал солдат... Видел бы этот солдат, какая она - Москва. Отец как-то показывал Фрицу открытки с видами Москвы. Он запомнил Красную площадь, Кремль, Мавзолей Ленина, улицу Горького. Потом отец показал ему любительские фотографии Большого театра, Манежной площади. Карточки были захватанные, в пятнах, - видимо, во многих руках побывали, прежде чем попали в Варшов. Эти фотографии отец принес после одного из собраний. Он обязательно хотел показать их сыну. Отец подробно рассказал Фрицу все, что знал о Москве, а потом терпеливо ответил на все его вопросы.

"Ты, Фриц, еще побываешь там, обязательно побываешь", - сказал тогда отец.

И этих слов Фриц не может забыть до сих пор. Не забыл он и многого другого, о чем ему говорил отец.

Фриц легко представил себе его лицо: продолговатое, худое, со впалыми щеками, изнуренное работой у вечно пышущих жаром печей кирпичного завода. Фриц хорошо запомнил тот день, когда отца принесли домой на носилках. Он лежал бледный как полотно, с широко раскрытыми глазами, в которых, казалось, застыло недоумение, будто он никак не мог понять, что же, собственно, с ним произошло. В правом уголке рта застыла тоненькая кровавая ниточка. Когда отца внесли в комнату, мать страшно закричала.

Фриц не заплакал, нет, он только крепко сжал кулаки, напряженно вглядываясь в лицо отца. Глаза Фрица зажглись ненавистью, он стиснул зубы и не проронил ни слова. Товарищи отца неловко переступали с ноги на ногу, комкая в руках фуражки.