Алан Клейсон: Ринго Старр

Настоящей отдушиной стали для Ричи фильмы о Диком Западе, которые он самозабвенно смотрел три раза в неделю в местном кинотеатре. Он был абсолютно уверен в том, что никто не то что в Дингле, но и во всей Англии не говорит так, как герои этих вестернов, как и в том, что ни одна из барменш из Empress не останется хладнокровной после того, как в фойе влетит hombre с пистолетами на ремне.

Как–то раз божество посетило Ливерпуль: «Поющий ковбой» Рой Роджерс на своем Trigger проехался по Лайм–стрит до Empire от самого Adelphi Hotel. Но, к сожалению, любимым героем Ричи был Джин Отри из фильма «Ковбой, поющий йодлем» 1, который был «…моим первым музыкальным впечатлением детства. Помню, у меня мурашки бежали по коже, когда он пел «South of the Border». Сзади него стояли три мексиканских парня и вопили «Ай–яй–яй–яй!», а сам он держал в руках гитару…».

Музыка кантри пользовалась в Мерсисайде необычайной популярностью — более чем где–либо в Великобритании, возможно, из–за большого количества моряков, приезжавших из–за океана. Кроме моды на стрижку ежиком и енотовых шапок а–ля Дэви Крокетт они привезли с собой записи Реда Фо–ли, Эрнеста Таббса и «Cowboy Copases of North America», а также более известных Слима Уитмана, «Тепnesee Ernie Fords» и «Tax Ritters». Ливерпуль держал руку на пульсе новых веяний, и допотопные проигрыватели Dansette то и дело исторгали из себя кантри–номера вроде «I'm Movin' On» Хэнка Шоу или « The Wild Side of Life» Хэнка Томпсона и его «Brazo Valley Boys» и «Down On the Corner of Love» Бака Оуэнса 1952 года. В то же самое время вся страна еще была охвачена сумасшествием под названием Дэви Крокетт, запоем слушала «The Yellow Rose of Texas» и «Ghost riders In the Sky», смотрела фильм с Дорис Дэй в главной роли, не сходивший с экрана Deadwood, и отплясывала под Фрэнки Лэйна и Воэна Монро.

Ричи и его одноклассники из начальной школы при англиканской церкви Св. Силы с гораздо большим удовольствием слушали «Ghost Riders in the Sky», чем любую английскую музыку, которую передавали по трем национальным радиостанциям Би–би–си: Кэтлин Ферье или «Pirates of Penzance» и «Melody Time» в исполнении «Midland Light Orchestra».

Помимо песен, которыми увлекались сами учащиеся, американское влияние проникло за викторианскую ограду школы в виде небольших песенников под названием «Singing Together» («Поем вместе»), в которые входили такие номера, как «Git Along Little Dogies» и «Polly Wolly Doodle». Эти книжицы учитель во время уроков музыки раздавал ученикам, которые собирались вокруг пианино в главном зале; этот зал также использовался в качестве лектория и столовой. Изредка в нем проходили церковные собрания под руководством настоятеля либо викария церкви, названной в честь одного из апостолов, жившего в первом веке. В этой же церкви венчались родители Ричи.

Школа располагалась в пяти минутах ходьбы от Эдмирал–гроув. Утренние прохожие могли услышать голоса, монотонно вдалбливающие таблицу умножения в молодые головы, и даже постукивание бамбуковой палки по заляпанному чернилами учительскому столу. Ричи считал арифметику самым невыносимым предметом «из всего того мусора, который в нас пытались впихнуть в школе, — ох уж эти мне чертовы цифры!».

Впрочем, ему не слишком долго пришлось выносить общество однокашников по школе Св. Силы — у него начались проблемы с пищеварением. Возможно, имела место наследственная предрасположенность к подобного рода заболеваниям: так же как и Большого Ричи, его начинало тошнить, если в каком–либо блюде присутствовал лук или чеснок. Однажды в детстве, вспоминал Ричи, он «почувствовал острую боль. Помню, что вспотел и жутко испугался». Ричи, которому тогда было шесть лет, корчился от боли в машине «Скорой помощи», которая мчала его в Королевский детский лазарет, расположенный на перекрестке Миртл–стрит, недалеко от римско–католической церкви, в той части города, где были сосредоточены все основные лечебные, исправительные и высшие учебные заведения города.

То, что вначале определили как перфорацию аппендикса, закончилось перитонитом. Ричи лежал в коме под капельницами в отделении интенсивной терапии, и не было почти никакой надежды на то, что он выживет. Однако несмотря на то, что жизнь была готова вот–вот покинуть это истощенное тельце, смерть решила пощадить Ричарда Старки; его лицо еще месяца два оставалось бледным как воск. Поскольку визиты родителей были строго ограничены, он нечасто виделся со своей матерью; череда операций под наркозом и трудный период восстановления превратили его в юного старичка, все чаще впадающего в состояние депрессии. «Все мне было по барабану. У меня в больнице было много друзей. Но, черт возьми, как только они выздоравливали, они сразу же меня покидали».