Юрий Папоров: Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе

Поначалу писателю трудно было усидеть в Пещере Мафии во время, отведенное для работы. Он шел к Мерседес, которая занималась домашними делами, и уныло жаловался.

— Не идет! Ну нет сил! Помоги мне! Не знаю, о чем писать. Боюсь, это пустая затея. Серьезно думаю, эта книга ни к чему. Мысли пляшут, роятся в голове, но ни одна, черт возьми, не выскакивает. Помоги сесть на коня, Мерседес.

— Вон мясорубка. Пропусти мясо. Ты же только вчера говорил: «Вижу все, как в кино». Ты так горячо рассказывал об этом Альварито. Не трогай мясо, иди в Пещеру! Не тот мастер, кто дела боится, а тот, кого дело боится. До сих пор не могу забыть, как ты здорово придумал найти галеон среди сельвы. Давай и далее в том же духе. Всем известно: ты затворился, чтобы работать, а что ты им покажешь? И знай, Габо, я тебя очень люблю. Ни о чем не беспокойся. Иди! Пиши, дорогой. Кто не желает победы, уже побежден.

Жена нежно целовала Габриеля, и тот покорно отправлялся в «Пещеру», к машинке «оливетти».

А вечером того же дня он говорил другу:

— Ты понимаешь, Альваро, выходит, мои наиболее яркие и устойчивые воспоминания не о людях, а о самом доме в Аракатаке, где я провел детство с моими любимыми дедом и бабкой. Каждый день я просыпаюсь с ощущением, что я все еще в том доме. И слышу, как дед говорит мне: «Если хочешь богатства и славы, не позволяй солнцу заставать тебя в постели».

Прощаясь с Марией Луисой и Хоми, он сказал:

— В феврале пятьдесят второго я вел колонку «Жираф» в газете «Эральдо» в Барранкилье. В марте не работал. Мы с мамой уехали в Аракатаку продавать дом деда. Я тогда пришел в полное замешательство, не столько потому, что обожаемый мною с детства дом пребывал в ужасном запустении, сколько потому, что увидел, как зачахла жизнь в Аракатаке. Селение обезлюдело, многие жители покинули его навсегда. И я понял, что все написанное мною прежде далеко от действительности и что я должен писать иначе.

— Уверен, Габо, что сейчас ты пишешь иначе. Все, о чем ты рассказывал в последнее время, так не похоже на то, как ты писал раньше, — заметила Мария Луиса.

— Когда я считался начинающим писателем, мне стукнуло двадцать пять. Я полагал тогда, что любой хороший роман обязан отвечать двум непременным условиям: он должен содержать в себе попытку разгадать тайну существования, и он обязательно должен являться художественным преображением действительности. Для меня, как показали годы, та поездка явилась решающим фактором, определившим весь ход моей литературной жизни и писательской судьбы.

На следующий день, во время сиесты, Габриель мысленно беседовал со своей матерью, которую очень любил.

— Ты помнишь, мама, как я начинал? Мне не было тогда и двадцати. Сейчас — другое дело!

— Твой первый рассказ, который я читала, ты назвал странно — «Глаза синей собаки». Потом писал сразу две книги: «Дом» и «Палая листва». Ты хотел описать жизнь моих родителей, Николаса Маркеса и твоей бабушки Транкилины.

— Теперь, мама, я сочиняю роман, который называется «Сто лет одиночества», и только и думаю что о них. Помнишь, вскоре после того, как мы с тобой продали дом деда, я ездил в те места, где дед и бабушка жили прежде, в конце прошлого и начале нынешнего века?

— Ты ездил туда не один, а с твоим другом Рафаэлем Эскалоной. Не знаю, почему вы все называли его «племянником епископа». Эскалона рассказывал мне, как ты словно одержимый все искал людей, которые знали твоих предков, и записывал все, что слышал. Ты ведь был в селе Вальедупаре и в Гуахире, где жили твои дедушка и бабушка.

— То, что мне в детстве в Аракатаке рассказывали дед и бабушка, обрело тогда новый смысл. Я многое увидел по-другому. Однажды с Рафаэлем мы пили пиво на террасе единственного погребка в селении Ла-Пас, недалеко от Вальедупаре. К нам подошел крепкий мужчина в широкополой шляпе пастуха, в крагах и с кобурой на поясе. Эскалона побледнел и представил нас друг другу. Он показался мне симпатичным парнем. Протянул сильную руку, крепко пожал мою и спросил:

«Вы имеете какое-нибудь отношение к полковнику Маркесу Мехия?»

«Я его внук!» — ответил я с гордостью.

«Тогда выходит, ваш дед убил моего деда. Меня зовут Лисандро Пачеко».

«А вашего деда звали Медардо Пачеко Ромеро», — сказал я. Что мне еще оставалось делать?

«Сорок пять лет назад в селении Барранкас ваш дед, полковник Николас Рикардо Маркес Мехия…»

«То был поединок», — напомнил я.

«И все же ваш дед отправил моего на тот свет», — закончил Лисандро Пачеко и попросил разрешения сесть за наш стол.