«Все равно сядем», — решил Черевичный и, не выключая радиопривода, начал снижаться напрямик через остров Бруснева. Ничего не ответил он адмиралу, стоявшему в эти минуты меж пилотских кресел, взволнованно повторявшему: «Да куда же, куда же?»
Когда за бортом послышался характерный шорох ледяной шуги (видно, бухта уже замерзала), а впереди по носу вынырнула из мглы бочка якорной стоянки, пилот повернул голову к своему высокопоставленному пассажиру:
— Разрешите доложить: прибыли!
Много лет спустя, показывая черновые наброски записей автору этих строк, Иван Иванович сказал как бы в заключение:
— Крепко досталось… На то и Арктика, на то и война. Впрочем, мне-то, счастливому Казаку, повезло тогда, А вот Матвей Козлов через год действительно хлебнул горюшка в Карском море. Слышал ты, конечно, как Матвей Ильич садился там в шторм, народ подбирал со шлюпок, с потопленного транспорта. К берегу более полусуток рулил на своей «Каталине». Вот это, я понимаю, авиатор-гидрист. Одно слово: Матвей! Про его геройство даже фильм художественный поставили. Забыл, как называется, остров Безымянный, что ли…
Нет, не считал Иван Иванович себя «первым среди равных», хотя, несомненно, был в полярной авиации именно таким. О полетах своих — чрезвычайных, о выполнении заданий, доверявшихся только ему, Черевичному, вспоминал нехотя, с обычным своим теплым юморком:
— Про станцию Березайку, не знаю уж, стоит ли и писать. И смех и грех, ей-богу… Послала меня как-то Гидрометслужба — она военизированной тогда была, в Красной Армии числилась — на разведку погоды за линию фронта. Стартовали из-под Москвы на двухмоторной бомбере. Вместо бомб, понятно, приборы подвесили: всякие там термометры, измерителе влажности, давления… Пулеметы, впрочем, оставили на случай, если повстречаются мессера. Да. В экипаже трое: радистом — Саша Макаров, штурманом — из военных один, фамилию уж не помню. Парень хоть и молодой, но бывалый. Летали с полсуток примерно — и все в облаках. Вылезаем на свет божий, глядим — то кирха какая-то, то старинный замок, то заводские трубы, то в море корабль идет. По курсу у нас и Прибалтика была, и Балтийское море, и даже кусочек самой Германии… Не раз попадали под зенитный огонь. Сколько дырок в фюзеляже, в плоскостях, это уже потом, на земле, считали. Домой дотянули на последних каплях горючего. В лес на полянку грохнулись, а полянка топкая была — то ли после дождя, то ли вообще там болото. Вот и кувырнулся наш бомбер на нос, едва не скапотировал. Я-то — ничего, царапинами делался, а вот Макарыча-старика, ему тогда уж за полсотни, пожалуй, перевалило, зажало пулеметной турелью. Насилу вынул я его оттуда… Позвоночник повредило Макарычу, он потом в госпитале месяца два отлежал.
Выбрались мы кое-как из аэроплана, глядим: по кустам вокруг деревенские ребятишки прячутся. Орут что есть мочи: «Хенде хох! Сдавайтесь, чертовы фрицы». А мы-то, и впрямь, юг весть на кого похожи, — одежа на нас была неформенная. Делать нечего, подняли руки вверх, подпустили ребят, спрашиваем: «Какой тут поблизости населенный пункт?» Отвечают ребята: «Станция Березайка Октябрьской железной дороги». Ну и посмеялись тут все: и ребята, и мы. «Кому надо, вылезай-ка» получилось, а? Не очень в общем ошибся с обратным курсом наш штурманец: как рассчитывал к Бологому, так примерно и вывел. Березайка-то от Бологого недалече. Вот и такие бывали истории с полярными летчиками на войне…
«ЗАКРЫТИЕ ПОЛЮСА». «ПОДВОДНАЯ АМЕРИКА»
Думая о Черевичном как о человеке вообще, отвлекаясь от профессиональных черт авиатора и полярника, я всегда отмечал его способность мыслить ассоциациями, умение схватывать детали событий, находить смысл прочитанного где-то между строк. Ведь книги мой друг любил, владел хорошим литературным вкусом. И был для меня не только собеседником-читателем, но и критиком, в какой-то мере даже редактором.
Помню, как показывал я ему наброски репортажа о сборах экспедиции «Север-2» в марте 1948 года — первой после войны большой воздушной экспедиции в высокие широты Арктики. Отправлялась она из Захаркова — соседнего с Химками столичного аэродрома полярной авиации.
«От мокрого асфальта Ленинградского шоссе тянулась пешеходная тропинка, вытоптанная в рыхлом снегу. Она петляла меж голых деревьев парка, близ речного вокзала, спускалась на лед водохранилища, чтобы через несколько сот метров снова подняться на берег к самолетному ангару и взлетной полосе… Шагая в сторону от шоссе, я, сам не зная почему, вдруг подумал, что по этой самой дороге проезжал некогда Радищев, путешествуя из Петербурга в Москву. Что, возможно, выглянув невзначай из возка, приметил он за неглубоким оврагов соломенные крыши курных изб подмосковной деревни Захарково…»
Читать дальше