Анри Труайя - Петр Чайковский и Надежда фон Мекк

Но между помолвкой и свадьбой баронесса думает о том, что девушка имеет бессчетные возможности одуматься и взять свое слово назад. Так, она отказывается пока признать, что задета в своем материнском авторитете, как недавно в эпистолярных отношениях с Чайковским. Кроме того, возможно, зря она прислушивалась к злым сплетням о любимом? Вне всякого сомнения, Юлия поступила более низко, влюбившись в такого, как Пахульский, чем Чайковский, увлекающийся время от времени очередными юнцами. Возможно, ему достаточно с ними невинных нежностей, похлопывания по щеке, отцовского поцелуя! Не в состоянии представить отношения более интимные, она размышляет о том, что настоящая страсть не может ограничиваться физическим контактом между мужчиной и женщиной и что уж лучше любить, не различая полов, чем не любить вообще. Именно потому, что музыка – это прежде всего полная самоотдача, артист иногда дарит свою душу и тело кому попало. Все красивое и новое, оказывающееся около него, привлекает его с неудержимой силой. Что представляется ей действительно важным, так это искренность его порыва, а не достоинства облюбованного им объекта. Только люди недалекие могут ставить человеку в упрек то, что он выбрал себе партнера по удовольствиям в собственном лагере.

Однако, придумывая аргументы, которые она выставила бы хулителям своего великого друга, она испытывает стеснение при мысли о большом секрете, который он носит в себе и который никогда не осмеливался ей открыть, из страха разонравиться ей. Словно бы она не в состоянии все понять, когда речь идет о чувствах и пусть даже действиях, облеченных в музыку! Словно жизненные повороты не научили ее во всем распознавать таинственный знак судьбы! Впрочем, эти последние годы для нее были слишком богаты различными волнениями. Среди ее близких рождения и смерти сменялись с ритмом инфернальным.

В сентябре 1886-го дорогой Коля и отвратительная Анна произвели на свет дочь, Киру. И вот Надежда стала бабушкой ребенка, двоюродным дедом которого является Чайковский, – событие, заслуживающее того, чтобы с жаром благодарить Бога и выносить семейные иконы. Однако на следующий год Чайковский с прискорбием сообщает о смерти своей дорогой племянницы, Тани Давыдовой, морфинистки и истерички. Следом уходит и сестра композитора, Александра, мать Тани, также наркоманка в последней степени. Если бы хоть успехи Чайковского могли облегчить его страдания! Однако его последняя опера, «Чародейка», представленная 20 октября 1887 года в Санкт-Петербурге, с грохотом проваливается.

И три недели спустя он еще не в состоянии оправиться после неудачи и пишет Надежде: «Опера моя мало нравится публике и, в сущности, успеха не имела. Со стороны же петербургской прессы я встретил такую злобу, такое недоброжелательство, что до сих пор не могу опомниться и объяснить себе – за что и почему».

Взволнованная его отчаянием, Надежда пытается убедить его, что критики – набитые дураки, что число его поклонников не уменьшится от их злобных выпадов и что весь мир будет почитать его как равного величайшим. Несколько дней спустя, поскольку ее аргументов ему явно недостаточно и он даже пишет, что она «охладела» к нему и отстранилась, она изливает на него всю свою любовь, душевную щедрость и протест: «Как вы могли подумать, дорогой мой, чтобы Вы стали мне более чужды, чем были прежде? Напротив, чем больше уходит времени, чем больше я испытываю разочарований и горя, тем более Вы мне близки и дороги. В Вашей неизменной дружбе и в Вашей неизменно божественной музыке я имею единственное наслаждение и утешение в жизни. Все, что идет от Вас, всегда доставляет мне только счастье и радость. Когда мне невыносимо тяжело и горько, я прошу сыграть мне дуэт Дюнуа и короля из „Орлеанской девы“ или сцену дуэли из „Евгения Онегина“, и я забываю все тяжелое земное, я уношусь в тот неведомый, неразгаданный мир, в который нас манит музыка. Когда я только думаю о Вашей музыке, так я прихожу в экстаз».

А тремя месяцами позже она так анализирует суть своего характера в письме к тому же получателю: «Я человек, который всю жизнь живет сердцем; мне надо всегда кого-нибудь любить, кого-нибудь баловать, о ком-нибудь заботиться, но теперь мне не к кому применить своей потребности. Дети так велики, что баловать их нельзя, а заботливость моя им надоедает, внуков мне не дают, вот я и перенесла свою нежность и потребность любви на маленьких собачек: им очень приятно, когда я их балую, против моей заботливости они не восстают, потому что вполне признают мой авторитет».