Юрий Ростовцев - Виктор Астафьев

Много чего мы пытались сделать и повернуть в этом журнале, да косность и тупость сильнее нас. Наверное, скоро мы с Женькой уйдем из этого журнала. Ну его, к х…! Только кровь портить, да отношения с друзьями.

Сколько было дебатов и споров вокруг твоего рассказа о безногом блюстителе нравственности и художнике, встретившем его в подсолнухах. Рассказ оказался так же хорош, как тот колхоз, о котором грузины сказали, что „колхоз такой хороший, а мы — грузины — такие плохие, что не подходим друг другу“.

Вот и не подошли друг другу „Соврём“ и твой рассказ и еще много других вещей, побывавших в портфеле журнала.

Я живу ничего. Все лето проездил, а сейчас болею вместо того, чтобы работать. Занимаюсь всякой херней. Начал было роман — не идет, отдергивают и сил нету. Что-то барахлить начало и сердце — единственный мой здоровый струмент.

Но по мелочи я все же пишу кой чего, чтоб не терять форму. Курить вот бросил из-за хвори, и сразу пуза поползла, как на опаре. Хрущева Микиту, автора мемуаров, уж обогнал, пожалуй, по пузе.

В „Роман-газете“ вроде бы дают мою повесть „Последний Поклон“. Если Бог не выдаст, а свинья какая-нибудь не съест, в начале года выйдет.

Ну, бывай! Не поступай, как я, — мне однажды плохо рассчитали за рассказ в „Лит. России“, — так я с расстройства и остальное пропил.

Обнимаю тебя — Виктор».

Воробьев — Астафьеву:

«Вить, здравствуй!

Спасибо, дорогой дружище, за твое благородство, — мне передали, как ты на пленуме сказал доброе слово обо мне. Я тогда был в больнице с воспалением мозга и частичным параличом конечностей. После операции (трепанация черепа) рука и нога восстановились, а левый глаз видит плохо — троит и двоит, так что, к примеру, ежели стать возле метро с протянутой рукой, что вполне для меня реально, то поданный пятак будет сходить за три.

Из нейрохирургического заведения я выписался в августе и сейчас живу пока в Москве, так как периодически надо показываться врачам.

Хвороба стоила и стоит чертовски дорого. Будь добр, черкни мне пару строк вот о чем: ты не мог бы посодействовать в издании сборника моих повестей и рассказов в издательстве „Современник“? Я там никого не знаю, и я не тот автор, которого привечают. На мне лежит какое-то проклятье, а за что — никто не знает. Сам я тоже. Все изгадил, всех напугал… Бровман.

Я учусь ходить, читать и писать. Вот уже и устал. Силенок мало, да и голова побаливает…

Крепко тебя обнимаю,

твой К. Воробьев.

3.09.74».

Астафьев — Воробьеву:

«Дорогой Костя!

Ну, на Руси от веку так, уж если на кого повалится беда — отворяй ворота! Очень опечалило меня твое письмо. Писателю можно ломать ноги, руки, отрезать почки и даже яйца отрывать, но голову долбить?! Это уж ни к чему! Что я тебе могу сказать? — лишь старое, изведанное, от которого толку, конечно, нет, но всегда говорится — мужайся!

Я к этому письму приложу записку к Юрию Львовичу Прокушеву — директору издательства „Современник“. Он вроде хорошо ко мне относится, может, что и поможет, а решает в общем-то многое в этом издательстве именно он.

Я живу потихоньку. Мои беды и хвори поменьше — вот ныне, будучи в Сибири, снова заболел воспалением легких, восьмой раз за жизнь и третий — в последние два года. Говорят: больше не надо! Ибо пневмония хроническая, и с нею шутки нехорошие.

Помаленьку пишу пустяки всякие, готовясь добить что-нибудь посерьезней. В Вологде мне хорошо дышится и живется, а это очень много в нынешние дни. В начале октября собираюсь быть в Москве, а завтра поеду в деревню, побродить и поработать, ибо из-за хвори нынче не видел почти леса.

Крепко обнимаю тебя — твой Виктор».

К посланию Астафьева приложен текст еще одного письма: «Директору издательства „Современник“

Прокушеву Юрию Львовичу.

Дорогой Юрий Львович!

Податель этой записки превосходный русский писатель, но судьба его всегда складывалась так, что на него валились и валятся не шишки, а целые каменья, которые иного уж давно бы разжулькали в лепешку, а он вот держится стойким своим духом.

Впрочем, думаю, Вы захотите послушать русского талантливого человека и помочь ему. Понимаю, что с подобными просьбами Вам досаждают дни и ночи, но посчитайте мою просьбу случаем особым — помогите Константину Воробьеву. Заранее Вам благодарный —

Виктор Астафьев.

10 сентября 1974 г.».

Воробьев — Астафьеву:

«Дорогой Виктор!

Спасибо за письмо, за рекомендацию. А вот воспользоваться ею я, кажется, не смогу, так как пребываю преимущественно в лежачем положении. Да, Прокушев, оказывается, как передал мне Миша Колосов, не считает возможным издавать меня, поскольку, видите ли, я не являюсь русским писателем (имеется в виду место жительства).