Юрий Ростовцев - Виктор Астафьев

Пишу тебе на Вильнюс, если тебя там уже нет — перешлют письмо-то, надеюсь. И поздравляю с праздником весны. Желаю, чтобы она мирной была и доброй, да еще здоровья желаю.

Привет всем твоим от моих и от меня.

Обнимаю тебя — Виктор.

25 апреля».

Воробьев — Астафьеву:

«Милый Виктор!

В Псков еще не перебрался, дело затягивается до осени. Смутно представляю себе, что такое Вологда. Впрочем, дело ведь в нас самих, а место, как говорят, красится человеком (хотя человек пошел, прямо скажем, весьма говенный).

Посылаю тебе несколько военных и полувоенных рассказов. Может, что-нибудь отберешь.

А на дворе, брат, весна. Кричат грачи, совокупляются воробьи и собаки, пробивается трава, — все как тыщу лет назад, и ничему нет дела ни до цензуры, ни вообще до всего того, что страшно осточертело, измучило… Спасибо за письмо. Не забывай. Крепко обнимаю тебя, твой К. Воробьев.

27. Х.69».

Письмо Астафьева на открытке. Вологда, 20 декабря 1969 г.:

«Дорогой Костя!

Поздравляю тебя с Новым годом и желаю тебе, всем твоим близким, здоровья и мирной жизни. Рассказ твой прошел в сборник и даже дал название сборнику — „Дорога в отчий дом“ и, ежели Лит не залитит, к весне сборник будет у тебя. Как живешь? Переехал или нет во Псков? Пиши хоть изредка, зараза, — ленивый ты, как все курские мужики.

Обнимаю, твой — Виктор».

Воробьев — Астафьеву:

«Дорогой Виктор!

Спасибо за открытку, за рассказ. Может, немного денег пришлют? Живу в Вильнюсе, в Пскове не дали квартиру. Живу хреново: меня совсем перестали печатать. Я ожесточен, а это не помогает писать.

Юра Гончаров пытался помочь мне издаться в Воронеже, но из этого ничего не получилось. Говорят, что надо писать так, как, скажем, Кочетов. Или Бабаевский. Но это же надо уметь так писать!

Как твои дела? Все в порядке? Я что-то расхворался, расклеился.

Ну, до чего же х… жить!

В Чехословакии вышла книжка моих повестей на днях, но денег-то не получишь, вот дело-то какое.

Ну, будь жив и здоров. Желаю тебе и всем твоим домашним светлого и доброго нового года.

Обнимаю, твой К. Воробьев.

26.12.69».

Астафьев из Вологды, 19 апреля 1970 г.:

«Дорогой Костя!

С праздником тебя, с весной!

Будь здоров и пусть тебе полегче живется. Рассказ твой и многих других из сборника выбросили, зато название сборника осталось твое. Вот тебе и анекдот свежий, а ты горюешь. Я долго болел и лишь сейчас вот пришел в себя.

Твой В. Астафьев».

Воробьев — Астафьеву:

«Дорогой Виктор, привет тебе, привет!

Как поживаешь? Почто примолк? Не откажи, дружище, в совете-разъяснении такого анекдота: я попал в „Современник“ нечаянно, по просьбе В. Чалмаева дать журналу что-нибудь, поскольку оттуда был выведен Бровман и т. д. Я тогда дал „Генку“. В оскопленном виде, но с моего согласия, он был тиснут. После я послал рассказ „Чертов палец“. Рукопись завернули с яростными следами пометок-негодований на полях, вытертых, впрочем, резинкой. На том мы и расстались. Но позже А. Богданов написал мне письмо, в котором советовал не обобщать, не прерывать и т. п. Я послал рассказ „Уха без соли“, а в будущем обещал дать повесть, которую кончаю. Кажется, „Уха“ тиснута в ноябрьском номере. Соли там не осталось, но опять-таки с моего согласия. И вот я получаю перевод на 127 рублей 40 копеек. Получив такую кислую дулю, я подумал: не является ли это дипломатичным указание мне на дверь? Дескать, вышла ошибка со мной.

Может, тебе как члену редколлегии, известно что-нибудь на этот счет? Я, конечно, повесть не пошлю, но хотелось бы знать истину. Ответь, пожалуйста, что значит этот веселый юмор с сорока копейками? Это, разумеется, останется строго между нами.

Обнимаю тебя, твой К. Воробьев.

16.11.70.

P. S. Мне, конечно, следовало бы отослать эти несчастные 127 рублей назад, но это, наверное, будет выглядеть чересчур „капризно“ и мелочно. А очень хочется.

К. В».

Астафьев — Воробьеву из Вологды, письмо отправлено 23 ноября 1970 г.:

«Дорогой Костя!

Твой земляк и мой друг — Женя Носов называет наш журнал „Соврём“, но беда его не только в этом, а в дремучей провинциальности, которой не ищет ни его редактор, ни помощники, подобранные под стать себе редактором (Чалмаева уже ушли, и он помог себе в этом). Так вот и с авторами журнал наш обращается провинциально, оплачивая их по метражу — у меня метраж 8,5 страницы — мне заплатили 174 рубля, у тебя метраж — 4,5 страницы — тебе 127 рублей.

И никто тебя не хотел обидеть! Ни Боже мой! Это норма поведения, норма отношений с автором. Я, если буду здоров, поеду 1-го декабря на редколлегию и выдержки из твоего письма там зачитаю, но боюсь, что ни меня, ни тебя „не поймут-с“.