Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

У него был корреспондент какой‑то, которому он высказал несколько мыслей, служащих основанием статьи:

— Современное движение в России — движение мировое, важность которого еще мало понимают. Это движение, которое, как французская революция когда‑то, может быть, даст своими идеями толчок на сотни лет. Русский народ обладает в высшей степени способностью к организации и самоуправлению. Он как бы уступил свою власть правительству и ждал, как раньше освобождения от крепостного права, освобождения земли. Землю ему не дали, и он сам совершит эту великую реформу. Наши революционеры совершенно не знают народа и не понимают этого движения. Они могли бы содействовать ему, а они только мешают. В русском народе, мне кажется, — и я думаю это не от пристрастья — больше христианского духа, чем у других народов. Вероятно, причина этому та, что русский народ чуть ли не на пятьсот лет раньше европейских узнал Евангелие, которое на Западе до реформации совершенно не было известно народу.

Л. Н. считает случаи с броненосцем «Потемкиным» или с эскадрой Небогатова важными признаками, указывающими на начало неподчинения народа тому, что он считает злом или чего он не хочет.

27 июля. Л. Н. выражал удивление, что историки говорят о Гуссе, Лютере, а о таком, как Хельчицкий, даже не упоминают. А между тем это удивительный религиозный мыслитель.

Л. Н. рассказал про американскую секту шэкеров. Он их хорошо знает и был в переписке с одним из них, стариком лет девяноста. Л. Н. сказал:

— Шэкеры — замечательная секта. Они строго целомудренны. Они говорят про себя, что люди делают кирпичи, а мы уже воздвигаем здание. Они в основание своей жизни кладут принцип непротивления злу насилием. Однако, живя нравственной, трудовой жизнью, они очень разбогатели. Я спрашивал их, как им удается ограждать свою большую собственность без насилия, так как они живут среди людей, не признающих их учения. Ответы шэкеров на этот вопрос всегда отличались сбивчивостью и неясностью. Очевидно, они пользовались поддержкой и защитой тех, кто ограждает собственность силой. Я ехал раз в Москву и вышел в Серпухове в буфет поесть. В буфете какой‑то офицер, высокий, с черными усами, очевидно, пьяный, шумел и грубо ругал всех, и лакеев, и буфетчика, за дурное кушанье. Сначала мне было отвратительно смотреть и слушать его брань; но потом я вдруг почувствовал, что едва ли не благодаря таким господам можно еще иногда получать на станциях свежую пищу. Вот на таких же, только в другой форме, опираются шэкеры по отношению к собственности. В философской стороне их учения какая‑то путаница. Бога, например, они считают двойственным: Бог мужской, Бог женский и т. д.

Л. Н. порицал сложность и искусственность современного искусства вообще и музыки в частности.

— Разумеется, — сказал он, — если я люблю искусство, то я не могу любить никакое искусство, а люблю то, которое существует. Но передо мною всегда — идеал высшего искусства: ясного, простого, всем доступного.

Я рассказывал, как долго и педантично приходится учить фортепьянные пьесы для того, чтобы их хорошо играть. Л. Н. находил опасным это «зубрение». Он сказал:

— При этом может утратиться то непосредственное свежее чувство, с которым относишься к новому произведению искусства. Я знаю по себе — когда начинаешь что — ни- будь писать, работаешь с увлечением, с интересом, и работа идет хорошо, а потом начинает надоедать одно и то же, становится скучно. Разумеется, любовь к делу существует, и эта любовь сильнее скуки, и любовью скуку побеждаешь, но все‑таки скука есть.

Я говорил о сложности некоторых сочинений Шопена, которого Л. Н. очень любит.

— Ну, и он ошибается, — возразил Л. Н. и улыбнулся. — Это я раз у Олсуфьевых в деревне по поводу погоды и уборки хлеба сказал старику лакею, а он был скептик и пессимист, что Бог знает, что делает, а он мне на это ответил: «Тоже и он ошибается».

О творчестве Л. Н. сказал:

— Хуже всего начать работу с деталей, тогда в них запутаешься и потеряешь способность видеть целое. Надо, как Похитонов (художник), у которого очки с двойными, пополам разделенными (дальнозоркими и близорукими) стеклами, смотреть то в одни, то в другие, надевать то светлые, то черные стекла.

28 июля. Бирюков показывал Марии Николаевне (сестре Л. Н.) старые письма брата Николая (французские). Л. Н. вспомнил при этом, что с детства так привык писать пофранцузски, что уже совершенно взрослым сохранил эту привычку. Когда он жил с Тургеневым в Париже, он раз сел писать брату письмо. Тургенев подошел и, увидав, что он пишет по — французски, очень удивился и спросил Л.H., почему это. Л. Н. говорит, что до тех пор ему казалось, что иначе нельзя, так он привык переписываться по — французски.