Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Я был последние дни нездоров, но нынче мне гораздо лучше. И я особенно рад этому нынче, потому что все‑таки меньше шансов сделать, сказать дурное, когда телесно свеж.

Все ничего не делаю, кроме писем, но очень, очень хочется писать и именно художественное. И когда думаю об этом, то хочется еще и потому, что знаю, что это вам доставит удовольствие. Может быть и выйдет настоящее яйцо, а если и болтушка, то что же делать.

Я только что хотел писать милой Гале о том, что в ее письме я, к сожалению, видел признаки несвойственного ей раздражения, когда дочери мне рассказали про нее, как она победила. Передайте ей мою любовь. Л. Т. 14 авг., утром.

С вами будем переписываться почаще».

Завтра Толстые уезжают и просили мою жену тоже приехать нынче. К Чертковым приехал Хирьяков, которого только что выпустили из тюрьмы (А. М.Хирьяков был фиктивным редактором какой‑то петербургской газеты и за «вредное» направление издания как ответственный редактор посажен в тюрьму). Его и мою жену отвезет в Ясную Дима (сын В. Г. Черткова), а я поеду верхом и останусь там ночевать, чтобы проводить Л. Н.

В Ясной вечером мы застали Марию Александровну и Л. Д. Николаеву с ее знакомой фельдшерицей Языковой.

Жена пошла «под своды» к Александре Львовне, а я наверх, где мы стали со Л. Н. играть в шахматы.

Владимир Григорьевич послал с Александрой Львовной еще письмо Л.H., в котором пишет, что Л. Н. напрасно считает себя связанным данным Софье Андреевне словом, что свободный человек не имеет права давать никаких обещаний, что он вполне понимает те побуждения, по которым Л. Н. решил уступить Софье Андреевне и не видаться с ним, но думает, что в этом случае Л. Н. ошибся и что нельзя делать такие уступки, так как они не согласны с требованиями разума и т. д.

К нам подсел Дима, и Л. Н. сказал ему:

— Я, может быть, напишу Бате, а ты скажи ему, что я согласен с ним; но он неправ в одном: я совершенно не считаю себя связанным никаким обещанием. Я обещал ей, как обещают неразумным детям, и обещал только в то время, а обещание это меня нисколько не связывает. Связывает меня сострадание к ней. Может быть, я не прав, но в настоящую минуту я иначе не могу. Я один знаю, насколько она жалка. И чем хуже, тем лучше, т. е. становится все тяжелее, но легче ее жалеть… Я нынче писал Бате. Он получил мое письмо? Когда я писал, я все о милой Оле (О. К.Толстая) думал, а написал обо всех, а об ней ничего не написал. Я знаю, что ей это больно было. Ты ей скажи, что я ее люблю и всегда помню.

Я сказал Л.H., что Ольга Константиновна просила меня передать ему свой привет.

Л. Н. написал еще Владимиру Григорьевичу:

«Прочел ваше длинное письмо и во всем согласен с вами, кроме того, что вы думаете и говорите о том стеснении своей свободы, в которое я будто бы себя поставил своим обещанием. Согласен, что обещания никому, а особенно человеку в таком положении, в каком она теперь, не следует давать, но связывает меня теперь никак не обещание (я и не считаю себя обязанным перед ней и своей совестью исполнять его), а связывает меня просто жалость, сострадание, как я это испытал особенно сильно нынче и о чем писал вам.

Положение ее очень тяжелое. Никто не может этого видеть и никто так сочувствовать ему.

Очень рад за вас всех.

Когда я собирался писать вам утром, думал о милой Оле и детях, а потом забыл. Скажите ей это.

Так будем стараться быть вместе. Да нам и нельзя быть врозь, если бы и хотели. Л. Т. 14 августа (вечером)».

Мы играли в шахматы, а на другом конце комнаты у маленького круглого стола сидели Софья Андреевна, Л. Д. Николаева и Языкова. Они пришли несколько позже, так что предшествующий разговор происходил не при них.

Николаева стала говорить о том, как она жалеет, что они уезжают, зачем они едут и т. п. Софья Андреевна и так страшно возбуждена, а это еще подливало масла в огонь.

Как только мы кончили партию, я сейчас же побежал вниз и сказал сидящим «под сводами», чтобы они как — ни- будь прекратили этот разговор. Они поспешили наверх. Разговор переменился.

Л. Н. стал играть с Хирьяковым. Хирьяков выиграл фигуру (он хорошо играет), и партия Л. Н. была безнадежна, но Хирьяков сделал ошибку, благодаря которой Л. Н. удалось возвратить фигуру и получить хорошую игру. Л. Н. выиграл партию (я стоял сбоку и раза два слегка анализировал вслух положение) и был очень рад. Он сказал Хирьякову:

— Теперь я с вами больше не стану играть.

За партией Л. Н. сказал Хирьякову:

— Ваше письмо произвело на меня сильное впечатление; и на Александра Борисовича тоже… У вас, наверное, много материала, вы это можете расширить и непременно напечатайте.