Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

2) Письмо к В. Г. Черткову от того же числа.

«Дорогой друг, дела наши ни хороши, ни плохи, но лучше гораздо яснополянских. Софья Андреевна тиха, скромна, с Сашей очень ласкова, к Л. Н. ни в вагоне, ни здесь не пристает и даже избегает. Было одно огорчение и расстройство, когда она подсторожила вечером, что Л. Н. пришел к Саше за своим дневником. И сегодня написала ему об этом записку. Но потом послушалась моей просьбы не говорить об этом и сказала, что овладеет собой. Изучает маршрут к Масловым, но думаю, что она не поедет.

В вагоне она говорила, что ей очень тяжело иметь врага, что никогда у нее врагов не было, на что я сказала ей, что это очень легко изменить и что ей стоит только протянуть вам руку. Но потом ей представилось, как ей будет трудно выносить ваше присутствие, и она сказала, что если бы вы приняли ее условие ездить раз в неделю, то она бы охотно на это согласилась. Я ей на это ответила, что вы, по — моему, условий никаких принять не можете, но что если она скажет вам, что она еще настолько собой не овладела, что ей будет тяжело часто вас видеть, то вы, пожалевши ее, можете постараться бывать не так часто, как прежде.

Думаю, что если бы вы ей написали о том, что устранены препятствия к вашему житью в Телятенках, и сказали бы ей, что вам было бы приятно, если бы она вернула вам свое доброе отношение, может быть, могли бы прибавить, что жалеете, если какие‑нибудь ваши слова ее оскорбили, то она рада была бы возможности помириться с вами.

Простите, милый Батя, за то, что я позволяю себе вам давать советы. Все, что я пишу вам, я изложила Л. Н., и он очень горячо одобрил мое намерение написать то, что я пишу.

Думаю, что теперь сглаживается инцидент с вами, и подумайте, какое будет для вас и для Л. Н. счастье опять спокойно видаться. Я ни минуты не думаю, чтобы Софья Андреевна выздоровела и что изменится объект ее болезни, но думаю, что теперь временно может быть затишье, а предлог для новой вспышки будет новый, а не вы. Может быть, я ошибаюсь, но мне так кажется, и будет отчасти зависеть от того, если вы будете считаться с ее болезненной подозрительностью и первое время во время посещений стараться больше быть у всех на глазах, чтобы она никаких интриг не подозревала. Я понимаю, что я предлагаю вам то, что очень трудно сделать для чужого человека, но ради Л. Н. вы можете это сделать, и для вас это будет легче. До свидания. Всей любимой мною вашей семье поклон и всякие нежности».

3) Из письма к В. Г. Черткову от 16 августа.

«…Доехали хорошо, хотя Л. Н. устал. Нынче ему лучше, хотя и не совсем хорошо».

4) Письмо к В. Г. Черткову от 21 августа.

«Получила сейчас ваше письмо, дорогой друг, и сейчас же имею случай вам ответить, поэтому не откладываю. Спасибо за него, как за всякое выражение доброго чувства, которое дает радость и заражает.

Если бы вы сейчас видели Софью Андреевну, вы не могли бы ее не жалеть. Она сегодня утром вышла вся трясущаяся и красная, потому что не могла заснуть ночью от того, что вчера видела вас, снятого на одной фотографии с Л. Н. Она сказала сегодня, что она дошла до того, что сознает, что это сумасшествие и надеется побороть его, но что она еще не может с собою сладить. Я советовала ей повидать вас теперь, когда она одна будет в Ясной, но она говорит, что не в силах еще этого сделать. Потом я сказала ей, что если она будет стоять на этой точке зрения, то мы все ей поможем, — но тут уже пошло безумие: «Зачем эта физическая близость… У меня глаза открылись…» и т. п. Какой тут корыстный расчет?! Одно безумие и страдание.

Едут на станцию. Напишу еще завтра. Тапселя (фотограф — англичанин) не присылайте совсем. Л. Н. это будет неприятно, так как это тоже ее очень мучает и раздражает. Прощайте. Софья Андреевна думает отсюда ехать 30–го и вернуться».

5) Письмо ко мне от 23 августа.

«Вы просили меня писать Вам, Александр Борисович, но, кажется, нечего. Л. Н. ничего не работает, нынче немного поправлял корректуры, писем интересных нет. Третьего дня был старичок — скопец, рассказывал свою биографию, которую мне удалось стенографировать, вышло довольно интересно. Вчера к нам приходили мужики — четверо, говорили о вере. Все, кроме одного, убежденные православные. Не слушая Л.H., говорили свое: чудеса, мощи, праздники. Разговор был неладный, но я его все‑таки записала.

Софья Андреевна, как я уже писала, хотя и возбуждена и каждую минуту готова прорваться, держится благодаря чужой обстановке, чужим рамкам жизни. Л. Н. она мало мешает, не пристает к нему, но когда он уезжает верхом, продолжает свои обыски в его комнате. Ну, до свидания, пожалуйста, напишите мне. Сердечный привет Анне Алексеевне и всем вашим».