Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства

И это было началом другой игры, которую сочинила мать, под названием «Когда вернется папа».

Я знала, что мои дни в хосписе подходят к концу: теперь мать сидела в кресле, совершено беспомощная, полностью зависимая от меня. Она уже не могла глотать твердую пищу, как бы тщательно я ни растирала ее ложкой. Я понимала, что это ее последние дни, когда организм способен поглощать только жидкость и только из чайной ложки.

Кормить из ложки безнадежно больного, почти полностью утратившего глотательный рефлекс, – тяжелая работа, и мне приходилось выполнять ее по три раза на дню. Я все чаще вспоминала слова священника о том, что любовь – это привычка, от которой сложнее всего отказаться. Я уже чувствовала горечь предстоящей утраты и в душе оплакивала потерянные годы. Мне хотелось удержать ее в этом мире и в то же время отпустить, избавив от страданий. Она уже не могла говорить. Как бы она ни старалась, слова не складывались; вместо этого ее лицо сморщивалось от бесплодных усилий. Тогда я брала ее руку и говорила, что это не имеет значения; между нами нет недосказанности.

Я говорила, что люблю ее, и уже не боялась, что она не станет просить о прощении. Мысль о том, что она вообще собиралась это делать, я намеренно заткнула в самый дальний угол своего сознания, а ее вынужденное молчание укрепляло меня в напрасных надеждах.

Наступила ее последняя ночь в общей палате. Я знала, что завтра мать переведут в одиночную палату. Такова была практика хосписа: больные не должны были видеть агонию финальной стадии рака. Ее кости, больше не защищенные плотью, прорывали кожу; каждая связка была закрыта корпией и пластырем. Ее ноги были помещены в стальную клетку, помогавшую избежать соприкосновения с тонкой материей белья, которая иначе бы царапала кожу, оставляя кровоточащие раны.

Я потянулась, чтобы размять затекшую спину, и услышала знакомый звук; мне уже приходилось слышать его ранее здесь, в хосписе. Он предшествовал смерти, и сейчас доносился с кровати напротив. Я увидела, что мать в испуге смотрит на меня: никто из пациентов хосписа не желал лишнего напоминания о том, что смерть рядом. Хотя часто наступали моменты, когда многие из них молились об освобождении, это все-таки была мольба об избавлении от боли, а не о конце жизни.

Я нежно погладила мать по руке и пошла за медсестрой; та ворвалась в палату и быстро задернула шторы у кровати напротив, что, вкупе с воцарившейся тишиной, подтвердило смерть Мэри.

Я думала о жене фермера, когда поутру снова кормила мать с ложечки. Бедная Мэри лежала напротив. Жизнерадостная и, судя по количеству посетителей, всеми любимая женщина, она обожала классическую музыку и любила жизнь. Ее глаза зажигались, когда она показывала мне фотографии своей семьи и начинала добродушно хихикать, рассказывая о проделках своего мужа, скончавшегося несколько лет тому назад. Сейчас я порадовалась за нее, порадовалась тому, что она успела уйти из жизни, не став пленницей морфия.

Пациентка, оказавшаяся по соседству с койкой Мэри, новенькая, поспешила в ванную, явно расстроенная. А я все продолжала заталкивать в рот матери чайную ложку с жидкостью, которую та уже не хотела принимать. Новенькая вернулась, молча прошмыгнула мимо нас и легла в постель. Я услышала ее глубокий вздох, потом физически ощутила молчание. В эти несколько секунд она перестала цепляться за жизнь, а я даже не успела познакомиться с ней. Потом я узнала, что ее тоже звали Мэри.

Я нажала кнопку вызова медсестры. Она вошла и вопросительно взглянула на меня. Не отвлекаясь от кормления матери, я кивком головы указала ей на койку номер три. И снова зашуршали шторы, теперь возле кровати новенькой. Странная тишина повисла в палате, поскольку из живых остались только моя мать и еще одна старушка. Краем глаза наблюдая за ней, я заметила, что вид у нее неважный. Она позвала меня, и, отложив ложку, я подошла к ее кровати.

Дрожащим старческим голосом она сказала мне, что больше не хочет оставаться в этой палате. Я взяла ее за худой локоть и помогла встать с постели. Потом надела на нее халат и, поддерживая за талию, повела в комнату отдыха для пациентов. Там я включила ей телевизор. И вернулась в палату, где лежали два трупа и одна старая женщина, которой, как мне казалось, оставалось жить всего несколько часов.

Измученная, я отступила от матери и уперлась в ступни Мэри. При жизни она бы расхохоталась над этой ситуацией, но сейчас я не находила ее смешной. В палату вошли медсестры. Моей матери помогли лечь в постель, и я, открыв шкафчик, достала оттуда бутылку шерри. Я чувствовала, что матери уже не суждено провести со мной еще одну ночь. С бутылкой в руке, я направилась в комнату отдыха для посетителей и, не потрудившись найти стакан, хлебнула прямо из горлышка.