Когда приступ закончился, я снова откинулась на подушки, вслушиваясь в несмолкающий в ушах звон. Желание уснуть овладевало мною все сильнее, и я закрыла глаза, но голоса не отпускали меня.
Я слышала, как они спрашивают, кто я и где живу, но я ничего не помнила. Меня снова взяли за руку, и, несколько успокоившись от этого прикосновения, я ответила на него крепким пожатием.
– Ну, давай же открой глаза, – произнес священник. – Мы дадим тебе заснуть, когда ты ответишь на несколько вопросов.
Я силой заставила свои веки открыться и увидела прямо над собой его добрые голубые глаза, а в лице тревогу и участие. От его теплого взгляда я расплакалась, захлебываясь в рыданиях и сотрясаясь всем телом, как в недавнем приступе рвоты. Все это время медсестра не отпускала мою руку, а священник вытирал мне слезы.
Я расслышала нежные звуки, какими обычно баюкают младенцев. Постепенно я успокоилась, слезы высохли, и, когда священник снова спросил мое имя, я сказала, что меня зовут Антуанетта, хотя я уже успела возненавидеть это имя. Антуанеттой называл меня «он», так же звала меня мать, и под этим же именем меня исключали из школы. Тони, кем я хотела стать, была моим спасением.
Следующим вопросом было: сколько мне лет?
– Пятнадцать, – сказала я и приготовилась к вопросу, который должен был последовать за этим.
– Антуанетта, почему ты это сделала?
Мой взгляд упал на руки, и я увидела свои перебинтованные запястья. Сострадание в его голосе снова заставило меня расплакаться, на этот раз беззвучно. Неподвластные мне слезы струились по моему лицу, пока я пыталась рассказать хотя бы часть своей истории. Я призналась, что мой отец сидит в тюрьме за то, что сделал меня беременной, сказала, что у меня нет дома и никому я не нужна. Я не хотела жить, потому что мне не для чего было жить.
Я не решилась обнажить все душевные раны, рассказать обо всем, что мне пришлось пережить, о том, что стала изгоем для всех. Не смогла я открыться и в том, что чувствую себя виноватой перед матерью, жизнь которой я разрушила, за что она проклинает меня. Не стала рассказывать и о том, как мечтала, что деяния моего отца раскроют и все взрослые бросятся ко мне, окружат любовью и вниманием. А мать заберет меня и увезет далеко-далеко, где я буду в безопасности. Реальность, которая последовала за раскрытием «нашего секрета», оказалась слишком жестокой, чтобы я могла ее вынести. Я не могла объяснить, что испытывала каждый раз, когда заходила в магазин и чувствовала, как сгущается вокруг меня тишина. Я всегда знала, что, стоит мне выйти из магазина, как прерванная беседа возобновится.
Постепенно я научилась смотреть на себя глазами окружающих и поняла, что стала для всех невидимкой, исчезновения которой никто и не заметит. Я была настолько замарана, что люди боялись испачкаться об меня одним лишь признанием факта моего существования.
У меня не только ничего не было, я сама была ничем. И все-таки крохотный осколок гордости еще сидел во мне, мешая полностью раскрыть свои чувства. Я никогда и не говорила о них, словно надеясь, что, непроизнесенные, они прекратят свое существование.
Я услышала, как вздохнула медсестра, прежде чем задать следующий вопрос:
– А что случилось с ребенком?
Возможно, она предполагала, что я все-таки родила, а потом подбросила младенца кому-то под дверь. Я почему-то разозлилась оттого, что она могла подумать обо мне такое.
– Меня направили на аборт, – смело ответила я; от пятнадцатилетних девочек таких слов не ждали.
– Антуанетта, если тебя отпустят, ты снова попытаешься покончить с собой? – спросила медсестра, хотя никто и не ждал моего ответа, зная, что я не остановлюсь.
Священник взял адрес места моей работы и пообещал забрать мои вещи, а медсестра принесла мне холодное питье, после чего я провалилась в глубокий сон под аккомпанемент постоянного шума в ушах – последствия тех ядов, которыми напичкала свой организм. Когда я снова проснулась, у моей кровати сидел уже другой человек.
– Антуанетта, хочешь пить? – мягко спросил он, заметив, что мои веки дрогнули.
– Чаю, – прохрипела я в ответ.
Язык казался слишком большим для моего рта, а горло болело. Шум в ушах ослаб, но голова раскалывалась от пульсирующей боли.
– Можно болеутоляющее? – жалобно попросила я.
– Лучше обойтись без лекарств, – ответил он. Потом, словно решив, что я заслуживаю объяснения причины, продолжил: – Нам пришлось потрудиться, чтобы откачать из тебя весь аспирин. – Он выдержал паузу и снова продолжил: – Антуанетта, я врач, но врач-психиатр. Ты понимаешь, что это значит?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу