Тони Магуайр: Только не говори маме. История одного предательства

В тот день она выглядела такой счастливой и умиротворенной, что этот образ мне захотелось сохранить в фотоальбоме моей памяти, при желании доставать его оттуда и наслаждаться.

На следующий день я поехала в садоводческий центр, купила для нее беседку и организовала доставку.

– Чтобы ты при любой погоде могла любоваться своим садом, – сказала я, зная, что любоваться садом ей осталось не больше одного лета.

Матери удалось создать настоящий английский сад в Северной Ирландии, стране, которую она никогда не воспринимала как свою родину, где чувствовала себя чужой.

Я снова извлекла из памяти тот образ и прониклась такой жалостью к ней, моей одинокой бедной матери, которая соткала свою жизнь из фантазий, ставших для нее реальностью. Я была счастлива оттого, что нахожусь рядом с ней в этом хосписе, несмотря на всю ее немощность. Ведь я могла наконец побыть наедине с ней какое-то время – время, ускользающее с каждой минутой.

В тот вечер я помогла ей лечь в постель, расчесала ее волосы и поцеловала в лоб.

– Я посплю в кресле рядом с твоей постелью, – сказала я. – Я буду рядом.

После того как медсестра выдала снотворное, я взяла мать за руку, теперь такую маленькую и слабую. Кожа, исчерченная голубыми венами, казалась почти прозрачной. Кто-то сделал ей маникюр, придав ногтям овальную форму, отполировав их и покрыв нежно-розовым лаком. Это были совсем не те ногти с въевшейся землей, которые запомнились мне со времени нашей последней встречи.

Когда мать заснула, я взяла книгу Мейвис Чик и вышла с ней в холл. Мне было очень горько от сознания того, что мать, которую я когда-то так любила, умирает; пусть она принесла мне много горя, но я жалела ее, так никогда и не испытавшую счастья. Мне безумно не хватало ее любви, которую довелось почувствовать разве что в раннем детстве.

В ту ночь книга так и осталась нераскрытой – меня поглотили воспоминания, которым я дала волю. Мои мысли вернулись к тем далеким дням, проведенным с ней, когда я чувствовала себя любимой, защищенной и обласканной. Эти дни всегда были солнечными в моей памяти, а потом пришла темнота.

Малышка Антуанетта явилась мне в полуночной темноте, когда сон еще не овладел сознанием. В серых призрачных одеждах, она склонила ко мне свое личико цвета слоновой кости.

– Тони, – прошептала она, – почему ты так и не позволила мне стать взрослой?

– Оставь меня в покое, – беззвучно прокричала я, призывая на помощь все свои душевные силы, чтобы оттолкнуть ее.

Мои глаза открылись, и теперь лишь пыльные мушки плясали в воздухе, но стоило мне прикоснуться руками к своему лицу, как они тут же стали влажными от детских слез на взрослых щеках.

– Тони, – прошептала она, – позволь мне рассказать тебе, что же произошло на самом деле. Время пришло.

Я знала, что Антуанетта уже проснулась и теперь мне не удастся загнать ее в то дремотное состояние, в котором она пребывала все эти годы. Закрывая глаза, я впустила к себе ее шепот, чтобы он наконец рассказал нашу историю.

Мои первые воспоминания связаны с тем периодом, когда мы с матерью жили в домике с садом в Кенте, где моя миниатюрная бабушка была частой и желанной гостьей. Едва заслышав ее голос, звавший: «Антуанетта, где ты?», как будто она искала меня, я бросала все свои дела и мчалась к ней навстречу, чтобы оказаться в ее теплых объятиях.

У нее был особенный запах – смесь пудры и ландышей, – и в будущем он неизменно вызывал в моей памяти воспоминания о ней. Вместе с этим ароматом я вдыхала любовь, которая связывала нас с бабушкой.

В солнечные дни она предлагала прогуляться по главной улице Тентердон, и мы обязательно заходили в уютную чайную с дубовыми балками под потолком. Перед прогулкой меня переодевали в чистое платье, мыли мне лицо и руки, расчесывали волосы, чтобы я выглядела достойно.

Бабушка надевала туфли на высоких каблуках, брала сумочку в тон, мама красила губы яркой помадой, припудривала нос, и мы втроем выходили в город.

Официантка в черно-белой униформе провожала нас к столику, и бабушка заказывала послеполуденный чай. Блинчики с джемом и кремом, за которыми следовало розово-желтое мороженое, я запивала соком, а взрослые пили чай.

Моя мать, в платье с квадратным вырезом, с непокрытой головой, весело болтала с бабушкой, которая всегда, независимо от погоды, прятала свои огненно-рыжие волосы под шляпкой. Дамы ее возраста в цветастых платьях, соломенных шляпках или таблетках с улыбкой приветствовали ее, непременно отмечая, как я выросла, комментировали погоду, что мне, ребенку, казалось излюбленной темой разговоров у взрослых.