Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства

Когда в меня уже ничего не влезало, глаза сами собой стали закрываться. Жарко натопленная комната, долгое путешествие и сытная еда сделали свое дело. До меня доносились смеющиеся голоса взрослых, которые восклицали, что я заснула, а потом сильные руки отца подняли меня и понесли наверх, в спальню.

Уже спускались сумерки, когда мать разбудила меня. Сонная, я позволила себя умыть и переодеть, чтобы приготовиться к следующему визиту. Оказалось, вся отцовская родня непременно хотела увидеть нас, и я, до сих пор знавшая лишь мамину бабушку и кое-кого из двоюродных братьев и сестер по материнской линии, с которыми виделась редко, с трудом пыталась запомнить все имена, что слышала сейчас. Ужин предполагался в доме моего дяди, на той же улице. Дядя Эдди и тетя Лилли, как я должна была их называть, и их дочери-подростки, Мэтти и Джин, приготовили для нас специальное меню, которое, как я потом узнала, представляло собой традиционную ирландскую пищу: толстые куски курицы, вареная ветчина в сладком соусе из меда и горчицы, яйца вкрутую, ярко-красные помидоры и картофель в мундире. Домашний бисквит и несколько чашек чая завершали трапезу, и я снова разомлела в тепле семейного уюта.

Родственники расспрашивали о нашей жизни в Англии, о том, как прошло путешествие, о планах родителей на будущее. Где мы собираемся жить? В какую школу я пойду? Я заметила, как они удивились, когда мама сообщила им, что меня отдадут в частную школу, потому что мне это привычнее. Уже гораздо позже я узнала, что только получившие стипендию ученики с Парк-стрит, одного из беднейших кварталов Коулрейна, могли позволить себе учиться в школе, которую выбрала для меня мама.

Мы не успевали отвечать на вопросы, как на нас обрушивали все семейные сплетни. Уже тогда я чувствовала, что моей матери это неинтересно. Это было видно по той вежливой улыбке, которая появлялась на ее лице всякий раз, когда компания ее утомляла. И наоборот, счастливая улыбка не сходила с отцовского лица. Он, находящийся в центре всеобщего внимания, хохотал над каждой новой сплетней.

Уставшая от перевозбуждения, счастливая от сознания того, что являюсь частью такой большой семьи, я умиротворенно уснула на раскладной кровати, которую соорудили у подножия родительской.

Дневной свет, просочившийся в комнату сквозь тонкие занавески на маленьком окне, разбудил меня на следующее утро. Я отправилась искать маму, но, как мне сказали, родители ушли на целый день, а меня оставили под присмотром бабушки. Раньше мать никогда не уходила из дому без предупреждения, и меня снова охватило мрачное предчувствие и ощущение потери. Впрочем, достаточно было взглянуть на доброе лицо бабушки, как все мои тревоги и сомнения рассеялись.

Пока бабушка готовила мне «ольстерский завтрак», как она назвала его, из жареных оладий, кровяной колбасы и яйца, я умылась под кухонным умывальником. Выйдя в уборную на улице, я ужаснулась, увидев аккуратно нарезанные листы газеты вместо туалетной бумаги. Когда я указала на это бабушке, она смутилась и сказала, что бумага кончилась, но после завтрака все будет на месте. Со временем я поняла, что в условиях бедности у газет несколько предназначений, а туалетная бумага считается ненужной роскошью.

Когда посуда после завтрака была вымыта, бабушка вскипятила несколько кастрюль воды и сказала, что я могла бы помочь ей со стиркой. Мы вышли в крохотный задний двор, где стоял большой металлический чан с дымящейся мыльной водой. Она опустила в него рифленую доску и принялась стирать полотенца и рубашки, ловко скользя по доске своими красными потрескавшимися руками, совсем не похожими на белые руки моей матери с аккуратно нанесенным алым лаком на ногтях.

Я помогла бабушке отжать белье, придерживая его, пока она прокручивала каток. Когда белье было полностью отжато, мы принялись развешивать его окоченевшими от холода пальцами на веревке, протянутой от задней двери к уборной. Деревянным шестом мы подняли веревку на максимальную высоту, чтобы белье могло развеваться на ветру.

Каждый вечер, кроме воскресенья, еще влажное постиранное белье вывешивалось на деревянную раму для сушки перед зажженным камином, и комната наполнялась запахами прачечной.

В середине дня возвращался мой дедушка, но не с работы, как я думала, а со скачек или, если ему везло с лошадьми, из паба. Мне поручали накрывать на стол, который застилался свежей газетой, после чего я ставила еду – суп и содовый хлеб.