Николай Губернаторов - Гордон Лонсдейл - Моя профессия - разведчик

Интервью с героем книги

— Позвольте, Конон Трофимович, коснуться одной из сторон вашей профессии. Понятно, что вам пришлось обзаводиться знакомствами с сотнями людей. И далеко не все из них были вам приятны…

— Конечно, обстоятельства порою складываются так, что разведчику приходится «дружить» с личностями, которым в обычных условиях не хотелось бы и руки подать. Но не думайте, пожалуйста, что разведчик выбирает друзей только «для работы». У меня и в Англии были настоящие друзья, с которыми было просто приятно общаться, проводить время, посещать вместе концерты… И, пожалуйста, не надо…

— Что «не надо»?

— Думать, что все они тоже занимались разведкой, были моими помощниками и так далее. Не следует забывать о нашем условии…

— Простите?

— Ну, помните, мы говорили о том, что разведчик — это самый обыкновенный человек.

— Конечно, конечно. И все-таки…

— И, как у каждого обыкновенного человека, у него есть круг личных друзей, без которых жизнь не жизнь.

— А как же быть с теми, после знакомства с которыми хочется поскорее вымыть руки?

— С этим ничего не поделаешь: работа есть работа.

— Издержки «производства»?

— Можно считать и так. Но, как я уже, кажется, говорил, в разведку идут отнюдь не из любви к приключениям и тому подобному. Для человека, который занимается этой работой, необходимо делать то, что ему поручают. Сейчас, как вы знаете, я занимаюсь научной работой, и оказалось, что она куда ближе и интереснее мне. Но в то же время нет ничего опаснее для разведчика, нежели поза привередливой девицы: «Мне это интересно, а это нет». Человек, посвятивший себя нашей профессии, должен руководствоваться только одним принципом: «Для дела это полезно, а это не полезно».

— Позвольте вопрос из тех, которые обычно относят к разряду «нескромных»?

— Пожалуйста.

— Среди ваших знакомых, очевидно, были и привлекательные женщины?

— Были…

Занятия в университете начинались в первую среду октября.

За небольшими исключениями всё было примерно так, как десять лет назад, когда я поступал в один из московских вузов, достаточно известное и трудами, и именами своих учёных учебное заведение, готовившее специалистов для народного хозяйства. И именно эта неожиданная схожесть, а не вполне допустимое различие, как всегда за границей, сильнее всего и поражала.

Тут, в центре Лондона, за две тысячи километров от своей «альма-матер», я увидел тот же плохо скрытый восторг первого свидания с наукой на ещё детских лицах первокурсников и ту же смесь показного равнодушия и взрослой снисходительности на физиономиях их более старших товарищей. Так же бестолково метались от одной двери к другой, разыскивая свою аудиторию, новички. Так же толкали они друг друга у объявлений, вывешенных в вестибюле, и даже звонок, который пригласил нас в зал на общее собрание, посвящённое началу учебного года, был таким же — солидным, чуть дребезжащим и хрипловатым, уставшим от долгой и скучноватой службы звонком уважающего себя учреждения.

А вот здание университета было иным, совершенно не похожим на тот вуз, который я окончил. При всей их улитарной однозначности они были совсем разными. Тот, на Родине, остался в памяти легким полукружием колонн, наивно трогательной и вместе с тем уютной классикой греческих форм, зелёным сквериком, отделявшим его от всегда шумной центральной площади. Здесь была огромная серая, напоминавшая египетский обелиск, потемневшая от копоти мрачноватая глыба, этакая архитектурная «Правь, Британия». Возможно, на архитектора этого не очень старинного сооружения повлияла богатая египетская коллекция расположенного рядом знаменитого британского музея. Впрочем, мотивы могли быть и иными.

Корпуса факультетов, или, как их называют в Англии, колледжей и школ, разместились рядом с основным зданием. В одном из них, облицованном светлым кирпичом, построенном в современном безликом стиле, — Школе африканистики и востоковедения и предстояло мне заниматься.

Иной здесь была и погода.

Даже сейчас, много лет спустя, моя память сохраняет ощущение непрекращающейся зябкой сырости. В первую среду октября 1955 года — день, когда начинаются занятия в Лондонском университете, стояла обычная для осеннего Лондона погода — хмурое, застиранное постоянным дождём небо, налитый сыростью воздух, из-за которого температура в десять градусов кажется достаточно низкой.