Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Как могли, мы перевязали раны тем материалом, который нашли в аптечках первой помощи. У меня было всего два бинта, которых хватило на то, чтобы перевязать две из пяти моих ран. Остальные я кое-как перевязал, разорвав одежду моих мертвых товарищей. Мы так и просидели в танке в ожидании целый день, пока звуки боя не стали отдаляться, не зная, попадем ли мы в руки друзей или врагов. Иногда мне казалось, что обе стороны решили оставить поле боя, бросив нас, как никому не нужный мусор, обломки кораблекрушения в океане войны.

Наконец, послышались чьи-то шаги и голоса. Броня стенки танка не позволяла разобрать слов, и я напряженно вслушивался, пытаясь расслышать немецкие фразы. Затем крышка люка на башне распахнулась, и сильные руки потащили меня из танка. Когда вспышка боли, вызванной грубым перемещением моего тела, несколько утихла, я огляделся вокруг. Мы лежали в окружении людей самого зловещего вида, в мундирах Красной армии. Все эти солдаты были очень молоды, наверное, примерно семнадцати лет, но ни на одном лице я не увидел ничего, похожего на жалость.

Первыми в плен были захвачены наши часы. Потом русские обшарили тела наших убитых товарищей и забрали все вещи и одежду, которые имели какую-то ценность и хоть как-то могли быть еще использованы. Затем все снова переключили внимание на нас. Кольца, ручки, кошельки, личные фотографии — все то, на чем остановился их взгляд, было у нас безжалостно отобрано, и мы никогда больше не видели этих вещей. Когда один из русских принялся стаскивать с меня сапоги, я понял, что пришло время протестовать. Мародер мгновенно пришел в бешенство. Он сорвал с моего мундира награды и со злостью ткнул мне в лицо знаком «За ближний бой», глубоко распоров мне правую щеку. После этого он с такой яростью принялся стаскивать с меня сапоги, что я испугался, как бы он не оторвал мою ногу. Но и после этого он не успокоился. Подойдя к своим товарищам, он явно начал убеждать их в том, что меня следовало расстрелять. Дискуссия длилась недолго: это предложение, похоже, сразу же нашло одобрение у русских солдат, и мой мучитель снова вернулся к нам в сопровождении второго головореза с лохматыми волосами. И в этот критический момент мне, наверное, впервые за весь тот несчастный день повезло: к компании убийц в сопровождении сержанта подошел лейтенант, который повелительным окриком приказал сопроводить нас в тыл.

Я совсем не мог ходить, поскольку только что получил три раны в бедро и еще две в голень. Под присмотром лейтенанта двое солдат, захвативших нас в плен, неохотно подняли меня и погрузили на телегу, запряженную лошадью, которая направилась к пункту сбора военнопленных. Вальтеру пришлось, прихрамывая, брести рядом. На сборном пункте врач-еврей небрежно и очень поверхностно осмотрел и обработал наши раны. Во время работы он с удовольствием обращался с нами нарочито грубо, называя «фашистами», «фрицами» и другими прозвищами.

— С Гитлером скоро будет покончено, — подначивал он нас. — Вы уже проиграли войну, вы, убийцы-сверхчеловеки!

Я разумно хранил молчание и никак не реагировал на поток оскорблений, помня, что у меня есть еще одна щека, которую так же легко можно было распороть.

Наконец, нас доставили в лагерь для военнопленных, размещавшийся под Курском. День, когда мы прибыли туда, навсегда сохранился у меня в памяти: 13 марта 1943 года. В лагере содержалось примерно четыреста немцев, и все они только недавно попали в плен. Нам предоставили самим залечивать свои раны в нескольких старых бараках, на которых тоже сохранились следы недавних боев. Слава богу, что зима уже кончилась!

Нам с Вальтером удалось занять места в углу, где, улегшись, мы стали обдумывать события последних нескольких часов, а также то, что могло произойти с нами в будущем. В лагере царило подавленное настроение, никто не искал новых друзей или знакомых: все безразлично лежали на земле, напоминая мне только что погасшие угольки в костре. Такая пассивность оказалась лучшим способом поведения: нужно было как можно меньше тратить энергии, поскольку нам совсем не давали есть. Это был самый важный факт: есть было нечего! А после всего того, что я успел узнать о русских солдатах, которым самим вечно не хватало пищи, я почти не верил в то, что они захотят раздобыть еду для нас, «фашистских фрицев».

Внутри лагеря территория была покрыта крапивой и другой травой, и первые шесть дней нам пришлось довольствоваться этой очень строгой вегетарианской диетой. Мы рубили траву кусочком металлического листа, а потом кипятили ее в воде в маленьких консервных баночках. Для разнообразия мы меняли название этого блюда: суп из травы и крапивы, тушеная крапива с травой, салат из травы и крапивы, соус из травы и крапивы и потом сначала.