Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Разнузданная диверсионная война на наших линиях коммуникаций прямо отразилась почти на каждом, кто нес службу на Восточном фронте: наши отпуска почти всегда отменялись. Зима 1941/42 года была необычайно длинной и суровой, и мечта об отпуске стала той маячившей передо мной «морковкой», которая помогала мне выживать день за днем. Наконец, наступил долгожданный день, но вместе с ним пришел и приказ об отмене всех отпусков. Мое счастье растаяло в одно мгновение, но что было делать, несмотря на разочарования, приходилось жить дальше. Это был уже мой третий отпуск, который был отменен.

Зимой какое-то время мне пришлось поработать почтальоном. При этом на мне было все то же обычное обмундирование, правда, я носил две шинели, две шапки, но зато всего одну пару обуви. Специального белья мне не досталось, а мои перчатки были бесполезны на русском морозе. Мне приходилось выполнять свои обязанности в самое холодное время суток, с двух часов ночи до десяти утра. Обычно в предрассветные часы мой нос и уши были настолько обморожены, что их можно было легко резать, и я бы не заметил этого. Мне удавалось «оттаять» только примерно к полудню.

К счастью, природа создала меня таким, что я хорошо переношу даже очень суровые холода и никогда не страдаю от обморожений. Но как и все мои товарищи, я очень страдал от нехватки зимней одежды, которая просто необходима солдату на службе. Это очень хорошо, если у вас есть возможность наблюдать за заснеженной улицей через окно теплой комнаты, но всем нам приходилось постоянно быть снаружи, в любое время и при любых погодных условиях. Многие приходили почти в отчаяние, возвращаясь мыслями об очередном несостоявшемся отпуске. Виноватыми в отсутствии одежды и отмене отпусков мы все считали партизан и их диверсии на железной дороге. Поэтому все мы точили на них зуб, а один из моих товарищей относился к этим людям с ничуть не меньшей фанатичной ненавистью, чем та, которую повстанцы демонстрировали по отношению к нам, оккупантам.

Но, рассказывая о партизанах, я не хотел бы давать искаженную картину того, что происходило на оккупированных территориях России. Для того чтобы уравновесить общую картину, хотел бы привести два факта.

Во-первых, германское Верховное командование вовремя осознало опасность сползания всего населения оккупированных территорий к активному противодействию нашим войскам. Поэтому сразу же вышло несколько приказов, в которых подчеркивалась важность того, чтобы невиновные люди не попали под жернова преследований. Во многих случаях эти приказы попросту игнорировались, и их авторы, скорее всего, даже не подозревали о том, насколько открытым и явным было это неповиновение. В конце концов, реальное решение жизненно важного вопроса о виновности или невиновности конкретного лица принимали младшие офицеры и унтер-офицерский состав полевой жандармерии.

Во-вторых, многие русские были настроены к нам весьма дружелюбно. Конечно, я говорю не о большей части населения и, разумеется, не о партизанах. Но меня самого часто приглашали попить горячего в чьем-нибудь теплом доме, где меня принимали с таким гостеприимством, что я уверен: оно не могло быть вызвано просто страхом. Это было просто доброе отношение одного человека к другому, своего рода союз людей в борьбе с суровым климатом.

В общем, мое изучение русского народа привело меня к убеждению, что, по большей части, эти люди довольно добродушны и всегда готовы прийти на помощь. Ближе к концу моей деятельности на поприще сбора вооружений мне часто нужна была помощь этих людей в доставке до места оружия или боеприпасов, с чем контингент моего маленького подразделения не смог бы справиться самостоятельно. Я тогда обратился к главе администрации городка, и он тут же выделил мне в помощь несколько человек. С большинством из этих людей никогда не было проблем: все они добросовестно работали и были с нами в прекрасных отношениях. С несколькими упрямцами я поговорил в твердой, но дружелюбной манере, а потом добавил к беседе дополнительный убеждающий стимул в виде сигарет. Так что вскоре нам удалось приручить даже самых диких и недоброжелательных, и вся наша партия работала без всяких «оппозиций».

Тем или иным образом мне довелось познакомиться со множеством местных жителей, и мы всегда приветствовали друг друга, встретив на улице. В Прилуках я поддерживал дружеские отношения с несколькими семьями, в основном это были женщины с двумя или тремя детьми. Превратности войны оставили их без мужчин: некоторые погибли, другие были в плену или все еще на фронте. Иногда о муже не было вообще никаких известий и надежды их получить. В результате таким семьям было практически нечего есть, они жили в мерзлых помещениях, где почти отсутствовала мебель. Вопреки приказам, я помогал этим людям дровами, спасая их от холода, а иногда мне удавалось поделиться с ними кое-чем из собственных припасов. Радость детишек, которым я приносил что-нибудь съестное, была настолько велика, что я не появлялся в их домах, если у меня нечего было им подарить, а если появлялся, то мне приходилось платить за эти маленькие радости из собственного кармана.