9/VII 1922 г.
Я еще ни разу не писала о том, что мы с Элей собираемся поехать за границу к Нине. Вот об этом я не могу писать. Не писала и о Нининой предполагаемой болезни. Нет, об этом я не могу писать!
20/VII 1922 г.
О, как скучно! Попаду я к Ниночке? Мне еще не сказали «нет», и поэтому я думаю «да». Но я боюсь думать. Пусть придет этот день, и тогда я переживу и его. Все, что я переживаю теперь, так сложно! Я жду отъезда как счастья, но если он будет, то разве я буду счастлива? А вы, кого я оставляю здесь? Ведь это опять моя душа. Я променяю одно на другое. Но моя Ниночка больна и грустна, и если нельзя быть всем вместе, то я хочу быть теперь с ней. Как это все трудно передать!
Пильщик [19] Написано в Гагаринском переулке в 20-х гг.
Удивительная вещь: мне без него скучно. Лежа ночью, в тишине, я прислушиваюсь, не слышу его и думаю: — Где ты, маленький? Что с тобой? Отчего ты молчишь? Почему ты не работаешь? Погиб ли ты от голода, потому что все съел, что мог? Зазяб ли ты и заснул? или ушел куда-нибудь потихоньку искать себе нового приюта и пропитания? — Я никогда и не видела тебя. Я не знаю, червячок ли ты или жучок, животное или насекомое; есть ли у тебя глазки, хвостик; светленький ты или темненький… Но уж так давно-давно я привыкла к нашей совместной жизни, к твоим привычкам, к проявлениям твоей индивидуальности, что, когда я перестала слышать тебя, мне кажется, что я стала более одинокой. Я подхожу к углу, где стоят твои дрова, где ты жил и работал, но на коре поленьев уже нет новых следов, на полу нет свежих опилок, и все тихо в твоем осиротевшем маленьком царстве между гардеробом и стеной. Как хотелось бы мне знать, умер ли ты или ушел и заснул на время.
Десятого июля принесли и поставили сюда эти дрова: четыре кругляка по полтора аршина каждый. Вечером мне показалось, что кто-то осторожно подпиливает замок у нашей двери. Я тихо подошла к ней, но звук прекратился. Через некоторое время опять стали пилить, а потом и стругать, но едва я подходила, звуки прекращались. Всю ночь продолжалась та же история, и так как я уже оглядела дверь и убедилась, что никто не пытается отворить ее, я уже и не пугалась, а старалась объяснить этот непонятный мне шум. На другое утро весь угол у двери, между гардеробом и стеной был засорен опилками. «У нас завелся пильщик!» — сказал Лева. Пильщик? Так вот как зовут тебя. Но что ты за фигура? Какая у тебя внешность?
Иногда ты работал и днем, но вечер и ночь были твое обычное рабочее время. Ты пилил и строгал так усердно и громко, что, кажется, напугал мышей, и они уже не смели лезть на гардероб за мукой. Анюта иногда кричала мне из кухни: «Работает наш работник!» — «Усердно работает», — отвечала я ей, и мы смеялись.
Иногда нам хотелось видеть тебя, найти, поймать, не для того чтобы причинить тебе зло, а чтобы познакомиться лично, чтобы составить себе понятие о твоей особе. Но как мы ни старались, видеть тебя нам ни разу не удалось. И ты почему-то представлялся мне крошечным-крошечным человечком, одетым в старенькое, с колпачком на голове, очень близоруким, робким, застенчивым чудачком. Мне было жалко тебя за то, что тебе скучно жить, что ты вечно один, в темном углу, бег друга и без света. Мне казалось, что слишком сурова и безрадостна твоя жизнь в вечной работе.
Анюта находила, что ты слишком соришь, а я завидовала тебе в том, что ты делал свое дело упорно и уверенно, не прислушиваясь к чужим мнениям и не сомневаясь в своей правоте. Если ты сорил, то, значит, ты не мог поступать иначе и не мучился тем, что не мог. Нам, людям, так мало дано возможности и власти изменить что-либо в том, как мы проявляем свою личность, а нас мучат и мы мучаемся, и все мы укоряем друг друга, что мы слишком сорим, что мы слишком шумим, что мы занимаем в жизни так много места. Глупый маленький пильщик! Ты не огорчался, потому что не понимал, что о тебе говорят, и спокойно продолжал делать то дело, которое предназначено было тебе природой. Но прошел июль, август, прошла часть сентября, может быть даже весь сентябрь, и вдруг ты стал менее энергично, менее бодро работать. Приходила ночь, а в твоем углу царило безмолвие. «А пильщик-то наш бастует, не работает?» — говорила я Анюте. «Сорит еще, только меньше. Что-то заленился», — отвечала она.
Но скоро ты и совсем перестал сорить, и тихо, скучно стало в углу.
Как узнать, там ли ты еще? Может быть, забился где-нибудь и спишь, пережидая холод, весь съежившись в крошечный комочек, безжизненный и бесчувственный. Или видишь ты сны о лучшей поре твоей жизни, когда жил ты не в темном углу и не в одиночестве, не в мертвых иссохших дровах, а в лесу или саду, с друзьями-приятелями, с женой и детьми. Если снятся тебе такие сны, не просыпайся от них, маленький! Не надо. Дрова твои сожгут, и ты сгоришь с ними. Это ничего. Это лучше, чем проснуться.
Читать дальше