Леонид Ляшенко: Александр II, или История трех одиночеств

В то же время общая растерянность «верхов» вселяла в землевольцев уверенность в том, что постоянным давлением на правительство удастся вырвать у него провозглашение политических свобод, без которых невозможно вести пропаганду социалистических идей в народе. Иными словами, степень противоречий между «пропагандистами» (сторонниками работы в деревне) и «политиками» (желавшими заняться организацией давления на правительство) становилась все более острой.

Присутствуя на похоронах солдат, погибших от взрыва в Зимнем дворце, Александр II припомнил совсем недавнее прошлое и прошептал, глядя на выстроенные в ряд гробы: «Кажется, что мы еще на войне, там, в окопах под Плевной». Ситуация действительно выглядела похожей, только в роли осажденных выступали совсем не турки, да и осаждающими оказались не русские регулярные войска.

Кроме Александра II и Гриневицкого, от взрыва на набережной Екатерининского канала пострадали двадцать человек. Двое из них умерли от ран.

В начале 1880-х гг. и власть, и революционный лагерь оказались на очередном перепутье. Власть могла попытаться сделать то, на что так долго не решался Александр II, – привести в какое-то соответствие социально-экономические и политические порядки в стране. Иной путь предполагал окончательное возвращение к попыткам Николая I стабилизировать ситуацию в стране традиционными авторитарными методами, что в конечном итоге вело к искажению исторического смысла преобразований 1860-1870-х гг. Остроту, переломность момента чувствовала и российская пресса. В передовице «Московских ведомостей» от 1 января 1881 г. год предыдущий назван «годом кризиса и перехода... годом, который недосказал своего слова и передаст теперь преемнику неизвестное наследие». Наследие оказалось столь непредсказуемым, что журналист «Московских ведомостей» вряд ли мог такое представить даже в кошмарном сне.

У революционного лагеря тоже имелось два варианта дальнейших действий. Он мог оставаться на прежних народнических позициях, стараясь поднять деревню на социалистическую революцию. Однако в 1882-1883 гг., после окончательного разгрома народнических кружков, этот вариант оказался нежизнеспособен. Второй путь был связан с изменениями идейных основ движения радикалов, его тактики с ориентацией на пролетариат как главную силу революции. Выбор правительственного и революционного лагерей известен так же хорошо, как и его итоги, не принесшие России ни процветания, ни покоя.

Проклинать революционеров за то, что они – революционеры, или требовать запрещения революционных организаций (если они не пытаются сокрушить устои правильного гражданского общества) – это занятие совершенно бесполезное. Революционное движение есть всего лишь наиболее острое проявление явственно ощущающегося недовольства общества, оно – наиболее резкая реакция на бесправие общества, вопиющую социальную незащищенность народных масс, нарушение прав личности и т. п. Требовать того, чтобы революционное движение приняло более или менее адекватные формы, можно только в том случае, если в стране налажена правильная цивилизованная политическая жизнь. Россия Александра II к гражданскому обществу даже не начала приближаться, а потому политический террор оказался вполне адекватен рамкам той системы, которая существовала в государстве.

Наибольшая беда от разгула террора в России заключалась в том, что и правительственный, и революционный террор делались губительной силой для нравственного здоровья общества. Они сливались в единую цепь усиливающихся репрессий и покушений, приучая людей к крови, насилию, дешевизне человеческой жизни. Они перестали потрясать людей своей бесчеловечностью, нецивилизованностью. В результате атрофировалось чувство неповторимости человеческой личности, что уж говорить о ценности ее прав...

Памятник Александру II в Московском Кремле был установлен, что далеко не случайно, по проекту П. В. Жуковского – сына поэта и воспитателя императора-мученика. Он закончил Боннский университет и преподавал в Строгановском училище по классу ваяния. Памятник получился не слишком удачным, прежде всего излишне помпезным для человека, который пытался отрешиться от привычной для российских монархов византийской пышности. С другой стороны, памятник оказался добросовестным свидетелем эпохи, так как наглядно демонстрировал эстетические пристрастия «верхов» времен Александра III. Сам Жуковский, видимо, угодивший своим творением императору, в 1893 г. получил за памятник царю-освободителю чин шталмейстера двора.