Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

— В принципе, — с понравившейся Осипу серьезностью сказал Житомирский, — я согласен с этим: береженого, видно, и правда кто-то бережет. А сейчас… Я хотел бы проверить ваше предположение. Давайте сделаем так: я сейчас выйду, специально пройду мимо него; если он охотится за нами, то, естественно, потопает следом… ну а вы в это время исчезнете отсюда! Сразу двух зайцев убьем.

— Яша, милый, да ты что, неужели серьезно? О боже, — воздев руки, шутливо воскликнул Осип, — и на этого легкомысленного человека я оставляю свой любимый транспортный пункт! Горе мне, о горе!.. — И вновь не удержался от поучения: — Нет, Яша, если кого и нужно сейчас беречь, так это тебя. Без меня теперь, худо-бедно, обойтись можно, без тебя — нет. Пожалуйста, крепко запомни это…

Границу Осип перешел ночью, ползком. В кармане его пиджачка был паспорт на имя Покемунского — по случайному совпадению земляка, уроженца Вилькомирского уезда.

В середине июля Осип приехал в Одессу.

Из Женевы в Одессу. Н. К. Крупская — С. И. Гусесу (июль 1905 г.): «Вы просите прислать людей, а из легальных газет мы узнаем, что явка ваша не действует. Думаем послать к вам Пятницу…»

Н. К. Крупская — М. И. Ульяновой (14 августа 1905 г.): «Фрейтаг поехал в Одессу».

Н. К. Крупская — С. И. Гусеву (17 августа 1905 г.): «К вам поехал Пятница, но по старой явке, не знаю, найдет ли. Из Питера ему написали, что явка старая действует…»

Из Одессы в Женеву. С. И. Гусев — В. И. Ленину (конец августа — начало сентября 1905 г.): «Состав комитета подобрался прекрасный. Берга и Фрейтага нечего вам рекомендовать — великолепные работники…»

С. И. Гусев — В. И. Ленину (сентябрь 1905 г.): «Какой великолепный организатор и агитатор Фрейтаг. Вот идеальный работник, вот партийный человек до мозга костей. Прямо не налюбуюсь на него…»

Поднялся Осип чуть свет.

Почти и не спал нынче, лишь время от времени окунался в недолгую дрему. Лежал покойно, с открытыми глазами и думал, думал, и отрада в душе от этих дум, прямо высшая какая-то благость; может, оттого и поднялся легко, с ясной головой и тем же предвкушением радости, которое не покидало всю ночь.

Уже развиднелось, когда он вышел из дому. Было воскресенье, 16 октября — главный день.

Все решилось с неделю назад. Одесский комитет партии, окончательно определив дату массовой демонстрации — 16 как раз октября, назначил Осипа быть ее руководителем. Почетно, конечно, что тут говорить, но и ответственность невероятная. Осип вполне отдавал себе отчет в том, что означает такое руководительство; разумеется, не просто во главе колонны гордо вышагивать, а прежде всего так запустить и отладить машину, чтобы в нужный момент и в нужном месте сошлись все эти сотни и тысячи людей, не разминулись друг с другом и чтобы каждый из них отчетливо сознавал, во имя чего встанет под красное знамя.

Осип весь ушел в работу: с раннего утра беготня по городу, из конца в конец, и миллион дел разом, и все надо удержать в голове; теперь, когда безумные эти дни уже позади, Осип мог сказать себе, что такого напряжения, такой полной, абсолютной траты сил никогда, пожалуй, еще не было в его жизни. Вообще-то людям свойственно почитать дело, которому отдаешь душу, самым важным на свете, но сейчас Осип был уверен, что не заблуждается, не обольщается, что не только поэтому — не из-за личной своей причастности к этому делу — считает предстоящую демонстрацию самым значительным и весомым событием в деятельности комитета. Демонстрация эта наглядно покажет, чего стоит вся работа большевиков по организации и сплочению одесского пролетариата. Демонстрации бывали и раньше, но — какие? Стихийные, случайные, малочисленные! В отличие от них, сегодняшняя не только будет заранее подготовленной, организованной, но, главное, пройдет под определенными — тоже заранее выверенными — лозунгами…

Идти Осипу нужно было через весь почти город: жил на Молдаванке, а путь держал к центру. Там, на углу Дерибасовской и Преображенской, напротив сквера, соберутся люди.

…Вчера разговор был с Гусевым.

— Что, устал? — спросил вдруг Гусев.

Перед этим Осип докладывал ему, как секретарю Одесского комитета, о последних приготовлениях к демонстрации; стараясь не поддаваться эмоциям, говорил нарочито сухо, по-деловому: только факты, цифры, фамилии, и вот эту-то деловитость тона Гусев, должно быть, понял по-своему.