Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

Энтони Блант и Гай Бёрджесс, как уже было сказано, очень сблизились в Кембридже. Блант до беспамятства был влюблен и весь растворился в преклонении перед умом и искрящимся остроумием Гая. А тот, в свою очередь, старался обратить Бланта в свою веру и сделать его убежденным коммунистом.

В этом деле ему помогал еще один студент — член общества Апостолов, библиотекарь в «Британской школе Рима» Алистер Уотсон. Их первый наскок на Бланта никаких результатов не дал. Им не удалось его убедить, хотя он, кажется, и проявил интерес к их идеям. Ночи напролет беседовали они в своем любимом клубе «Питт», но Блант оставался непреклонен. Он отказывался принимать участие в митингах и демонстрациях, и от него практически невозможно было ожидать, что он примет левые убеждения. Но многие годы спустя, ученые, анализируя труды Бланта того периода, пришли к выводу, что уже тогда его взгляды имели марксистский налет.

Бёрджесс потрудился немало, и в конце концов ему удалось переманить Бланта на свою сторону, введя в состав группы антифашистских активистов. Решающим моментом явилась поездка Энтони в Рим в 1933 году. Блант писал тогда труд об истории и теории французского и итальянского изобразительного искусства XIV–XVII веков и провел много времени в Италии, где работал с Эллисом Уотерхаузом. Бёрджесс, Блант и Уотерхауз вместе гуляли по городу, посещали музеи, частенько заходили в бары и предпринимали долгие прогулки по окрестностям. О политике не говорил никто, кроме Бёрджесса, который нет-нет да и обращался к Марксу.

Уотерхауз заметил, что Бёрджесс видимо сумел подчинить себе Бланта.

В то время Гай Бёрджесс еще и не думал ни об агентурной деятельности на СССР, ни о секретной службе, ни о разведке. Все его мысли были сосредоточены на борьбе с фашизмом. А реакция Бланта даже в этом вопросе заключалась в лучшем случае в проявлении терпимости к разговорам о действенной борьбе. В отличие от своих кембриджских друзей — Бёрджесса, Маклина и Филби — он лишь сочувствовал делу.

Интерес Бланта к марксизму возник необычным путем. Разбудил его Бёрджесс и только он. Я не могу себе представить, чтобы он полностью согласился со взглядами Бёрджесса, хотя тот всеми средствами старался заставить Бланта пересмотреть некоторые аспекты истории искусства и их связи с жизнью общества. Насколько мне известно, Маркс никогда не касался этого вопроса, но это не помешало Бёрджессу убедить своего друга ознакомиться с учением Маркса в свете определения места искусства в жизни.

Поскольку Гай сам интересовался и любил искусство, ему удалось переубедить Энтони, выдвинув аргумент, бывший в ходу у левых, о том, что искусство обречено на увядание в атмосфере буржуазного общества. Предприниматель не вкладывает денег в искусство. Он может создать частную коллекцию, но увидят ее только немногие привилегированные лица. Эгоистичный буржуа не помогает развитию культуры низших социальных слоев. Только социалистические государства могут стать настоящими пропагандистами искусств в двадцатом веке; капиталистические же государства медленно удушают искусство.

Все эти доводы, которые Бёрджесс излагал лично мне не один раз, можно свести к нескольким довольно наивным позициям, но Гай упорно их придерживался. «Ренессанс, — говорил он, — был великим периодом, я согласен с этим. Но тогда существовали меценаты, деньги которых шли на развитие искусства. Их не волновал вопрос о росте производительности труда рабочих. И пока они поддерживали искусство своими деньгами, оно жило. Но когда эти меценаты перевелись, уровень искусства снизился самым драматическим образом. Сейчас оно нуждается в денежной поддержке больше, чем когда бы то ни было, а буржуазное государство ничего не делает, чтобы содействовать его развитию. Только диктатура может взять на себя роль покровителя всех видов искусства». Этого аргумента было, по-видимому, достаточно, чтобы убедить Бланта. Он заложил основу его последующих политических убеждений.

Не устояв перед силой убеждения Гая Бёрджесса, Блант заинтересовался идеями коммунизма гораздо серьезнее, чем какой-нибудь школьник, изучающий политическую философию. И все же факт остается фактом: мы по-прежнему не уверены, был ли Блант правоверным коммунистом. Зная его лично, я думаю, что в глубине души он таковым не был, хотя некоторые положения марксизма и разделял. Он никогда не говорил о своих убеждениях открыто. Правда, в статьях, написанных им в то время, проглядывал иногда марксист. Мы как-то сказали ему об этом, на что Энтони заметил: