Константин Ваншенкин - Писательский Клуб

— А если не забьете?

— А если не забью, — Маяковский был мрачен, — можете назвать меня ж….

Он стряхнул с кия лишний мел, приблизился к столу и пробил. Шар повибрировал в губах лузы и остался на месте.

— Владим Владимыч, — партнер подобострастно хихикнул, — вы меня, конечно, извините, но вы ж….

— Да, — грустно согласился Маяковский. — Я — ж…. Можете мной с…!

— Ну, как об этом напишешь? — заключил Светлов.

Однако прошли годы, и я вижу — а почему же? — можно это и записать.

В Ленинграде, в пивной на Невском, Светлов научил меня, как нужно выбирать раков. Когда живого рака при варке бросают в кипяток, он сгибается. Если рак прямой, значит, его варили уже дохлого.

Потом я слышал это и от Смелякова. Его тоже научил Светлов, еще до войны.

Вскоре после войны Михаил Аркадьевич Светлов был избран в районный суд народным заседателем. Приходил регулярно, но всегда молчал, словно задумавшись. На одном из судебных заседаний слушалось дело по обвинению молодого человека в попытке изнасилования. Тогда с этим было строго. Однако доказательства выглядели не слишком убедительными. Адвокат спросил у истицы:

— Как обвиняемый мог предпринять подобное действие, если он такой тщедушный, а вы мощная, крупная женщина?..

Она ответила:

— Он пытался это со мной сделать под наркозом.

Тут Светлов словно очнулся и задал вопрос:

— Под общим или под местным?..

Обвиняемый был оправдан.

В писательском Клубе и в самом Союзе писателей на протяжении десятилетий подвизалось несколько колоритнейших фигур из обслуги — настоящих столпов.

Арий Давидович Ротницкий — не меняющийся внешне, розовый вежливый старичок с голой головой и серебряной бородкой. Возраст его не поддавался определению. Было лишь доподлинно известно, что Арий участвовал в похоронах Льва Толстого.

Человек необыкновенных связей, знаний и умения в мире кладбищ, моргов, катафалков, мастерских по изготовлению надгробий.

А. Коваленков вспоминал, что, когда хоронили Э. Багрицкого, который, страдая тяжелейшей астмой, умер от удушья, Аркадий Давидович обращал внимание многих на выражение лица покойного, объясняя, сколь сложной была работа лучшего московского специалиста посмертного массажа, приглашенного Ротницким.

Фадеев при мне рассказывал на секретариате, как к нему на днях явился Арий Давидович и взволнованно сообщил, что ему удалось выбить несколько прекрасных мест на Ваганьковском, но, чтобы их не перехватили, было бы неплохо побыстрее их занять.

— Своими людьми! — хохотал Фадеев, характерно закидывая голову.

Фадеев был еще молод. Арий Давидович иногда позволял себе пошутить:

— Вот похороню Александра Александровича, это будет моя лебединая песня.

Увы, после Фадеева он проводил еще очень многих.

Он принципиально никому не давал номерков. В этом заключался его профессиональный шик. По номеркам-то любой обслужит!..

Вы могли прийти в новом пальто, которое он никогда прежде на вас не видел, но и при переполненных вешалках он выдавал вам его безошибочно.

Если он в конце вечера бывал сильно пьян, то, сидя у барьера и мельком доброжелательно взглядывая на подходящих, тут же указывал пальцем своему напарнику, где висит то или иное пальто.

По словам Афони, его бил еще Есенин.

— За что? — полюбопытствовал я.

— Да ни за что. Загонит за по́льта и дерется. Но не больно. Зато уж и платил!..

Моисей Михайлович Маргулис. Знаменитость. Его рассказы и остроты передавались из уст в уста. Потом кто-то догадался, что он никакой не остряк, просто думает и говорит, как умеет.

Вот в его клетушечку возле гардероба заглядывает Фадеев.

— Садитесь, Александр Александрович! — радостно восклицает парикмахер.

— Куда же я сяду? — удивляется Фадеев. — У вас же человек!

— Где человек? Какой человек? — спрашивает Моисей Михайлович, незаметно толкая в спину своего клиента, бедного стихотворца.

Очередь за раскрытой дверью посмеивается.

Однажды пришел блестящий граф, генерал Алексей Алексеевич Игнатьев. Я был знаком с этим высоким красивым стариком, автором известнейшей тогда книги воспоминаний «Пятьдесят лет в строю» (острословы говорили: «в струю»). Еще до войны он вернулся в Москву из Парижа, где непостижимым образом добился сохранения для Союза во французских банках громадной суммы золотом, прежде принадлежавшей России.