Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая

Спектакль идет под фонограмму. Но я каждый раз с пристрастием вслушиваюсь, на каком делении микшера рука звукорежиссера остановится сегодня. Даже просто громкость — мягче ли, звончее — окрашивает мое поведение в разнящиеся тона. Но запись — одна и та же. Темп неизменен. Лишь полделения микшера. Только-то. А я другая, отличная от вчера… А представьте — когда новый дирижер, новые музыканты, — я танцую совсем иной балет…

Астор Пьяцола на премьере не побывал. Он умирал в частной клинике Буэнос-Айреса. Долгая, безнадежная кома. Увидела спектакль лишь его жена — красивая полногрудая пергидрольная блондинка, спеленавшая свою пышную гриву светлых волос черной бархатной сетью. Телевизионная камера бесстрастно схватила слезы на ее страдающем лице.

Это моя первая встреча с аргентинской публикой, с театром Колон после страшной травмы спины, приключившейся с десяток лет тому назад, тут же. Я бессознательно сдерживаю себя, что-то даже делаю почти вполноги, ну, точнее, в три четверти сил. Тело не подчиняется приказу мозга. Оно помнит ослеплявшую нечеловеческую боль и не желает следовать команде сознания: что все позади, травма залечена, все о'кей…

Дирижер театра Колон Дастоли, когда-то удобно дирижировавший мне «Кармен-сюиту» и «Лебединое», заходит в мою артистическую комнату.

— Это чудо, Майя, что вы вновь здесь, вновь танцуете. Я страшился, что вы не сможете просто ходить…

Несколько раз я летаю из Мюнхена в Японию. Меня зовут участвовать в больших балетных гала. За жизнь я побывала там девятнадцать раз. Это тоже моя страна. Я нравлюсь японскому зрителю. Так, по крайней мере, мне кажется.

Японцы видели почти весь мой репертуар. От «Лебединого» до «Марии Стюарт». Теперь уже и «Безумную из Шайо» видели. Присутствовавший на парижской премьере импресарио Токиши Такада тут же, по горячему следу показывает новый балет в Токио и в Осаке. И опять вместительный театр Бунка Кайкан полон. Любознательные японцы дружно раскупают цветастые изящные программки. Склонив черноволосые головы, с замечательной серьезностью изучают перед началом представления содержание балета. Им обязательно следует знать, кто такой Жан Жироду, что за район Парижа носит название Шайо…

Японская кухня — вот идеальная пища для балерины. Сушими, суши, шабу-шабу, скьяки, темпура плотно насыщают твой желудок, дают телу энергию. Но не тяжелят, не клонят в сон. Сразу из-за стола можно идти на сцену.

Это здесь, в Японии, я установила свой личный рекорд, сбисировав «Умирающего лебедя» четыре раза. Правда, позже я повторяю его в Лиссабоне, Нью-Йорке, а затем и в Париже…

Замечательный ритуал ждет меня при выходе из служебного входа театра. Выстроившись в строгий ряд, любители балета берут у меня автографы. Испросив разрешения, фотографируются со мною, мигая электронными вспышками. Дарят платки, косынки, куклы-колокольчики, свои рисунки. Самые смелые просят у меня на память изношенные балетные туфли. Если я обещаю захватить их завтра, можете не сомневаться, что этот коллекционер или коллекционерша будут у stage-door спозаранку.

…А в Москве напряжение накапливается все более и более. В короткие заезды, лишь только переступаешь порог Шереметьева, по-животному ощущаешь разлитое вокруг чувство страха и безысходной жути. С кем ни свидишься из не покинувших еще Москву друзей, обязательно слышишь совет:

— Уезжайте, не задерживайтесь здесь. Вот-вот мышеловка захлопнется…

И взаправду все устали от ожидания взрыва, катастрофы, контрудара. Хоть скорей бы это, в самом деле, произошло, — храбрюсь. Неопределенность выматывает.

Лечу в Мюнхен…

С чикагской труппой, совершенно экспромтом — я в Чикаго только мужняя жена — выступаю в спектакле тутошнего балета. Это постановка хореографа Гордона Шмидта. «BY DJANGO». Жанр, в котором мне давным-давно хотелось выступить: музыкальное сопровождение — джаз. Джанго Рейн бардт — звезда джазового мира 30-50-х годов. Трехпалый виртуоз-гитарист, кумир Парижа. Бельгийский цыган. Человек, сотворивший о себе занятную легенду. Мне подробно рассказывает о нем наш хороший друг дирижер Марио Ди Бонавентура. Марио учился в те годы в Париже и не раз бывал на концертах легендарного Джанго. Виртуоз, наркоман, транжира, забияка, пропойца, богема, гений, лишь за несколько дней до смерти разжившийся первым за карьеру выходным костюмом. Потерявший два из своих пяти золотых пальцев на пожаре. И фантастически обходившийся тремя на грифе своей бесподобной гитары.