Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая

Так вот «Витя Семенов» после моего реверанса единолично принял волевое, как теперь говорят волюнтаристское, решение:

— Эту девочку мы возьмем.

Судьба моя была решена. Я стала учиться балету.

Сейчас мы многое утеряли из естества выбора своей профессии, в том числе танцевальной. По ребячьему телу опытным глазом можно прочесть и потенции танцевальной формы, и будущие перемены детского тела лукавой натурой, и просто углядеть ответ на гамлетовский вопрос: быть или не быть танцором. Ныне до школьного экзамена родители проводят с телом ребенка гуинпленовские истязания, заставляя дитё продемонстрировать сраженной в самое сердце комиссии сверхвыворотность, сверхгибкость, сверхраздир. Для этого нанимаются частные наставники, тренеры, посещаются гимнастические залы, водные бассейны. Ребенок является на экзамен подготовленным, но изможденным, очумелым. Все насилия над организмом, да еще в детстве, потом выходят боком. К сорока годам «вымученные танцовщики» становятся хромыми инвалидами, ходят с палками.

Может быть, я старомодна. Но я предпочитаю отбор природы усердию и старательности.

Меня определили в класс к Евгении Ивановне Долинской.

Я выписываю ее имя с добрым душевным теплом. Это удача, когда самый первый педагог вызывает в ребенке любопытство, заинтересованность. В отличие от детей нынешних мы совершенно ничего не знали, никаких азов. Ни первой-пятой позиций, ни плие, ни препарасьон. Все терпеливо вкладывала в нас Долинская. Все упражнения мы делали лицом к балетной палке. Весь первый срок. Конечно, это было скучно, нудно. Сразу хотелось танцевать. Вовсе не учиться. Но… не сразу Москва строилась.

Долинская хорошо играла на рояле. И позже, когда она ставила для нас маленькие балеты, часто садилась к инструменту и складно, внятно доносила до нас музыкальные фразы. В прошлом она солировала на сцене Большого в характерных партиях. Была артистична, привлекательна, но чуть громоздка. Терпением ее Господь наделил сполна. Не помню случая, чтобы она сорвалась, вспылила, среагировала на чью-либо заторможенность, непонятливость. И это отношу к ее достоинствам.

Мне она симпатизировала. Каждый раз занимала в своих милых, непретенциозных хореографических миниатюрах. Я станцевала у нее русскую бабенку на музыку книпперовского «Полюшко-поле». На мне был длинный расписной сарафан, рябоватый платочек клинышком, матерчатые подсафьяновые сапожки. Я в охотцу отбивала незатейливые дроби, жестикулировала, кокетничала, подмигивала, чем немало потешила нашу училищную публику.

Другой номер Долинской был на «Серенаду» Чайковского. Позже я услышала эту музыку в знаменитом творении Баланчина, и она дохнула на меня балетным детством, доброй душой Евгении Ивановны. В этом номере Долинская заняла четырех девочек, в том числе и меня, и мы в царстве некой абстрактной пасторали, в обликах грациозных, мифологических пастушек купались в лучах солнца, неба, ловили упархивающих бабочек…

Долинская тянулась к хореографическому творчеству. Ее школьные постановки помогли ей в осуществлении и более серьезных замыслов. Полнометражного балета поставить Е.И. так и не дали, попросту говоря, не допустили. Хотя долгие, долгие годы на сцене Большого шло «Лебединое» (старое «Лебединое», как мы называли), первый акт которого был поставлен Долинской. Участвовала она и в оперных премьерах. Ставила танцы, пантомимы. До нынешнего времени благополучно продержалась ее пастораль в «Пиковой даме». Ставила она танцы и в «Русалке». Кстати, моя вторая «Русалка» на сцене филиала, где я на дне реки теперь уже бессловесно солировала среди кордебалетных водорослей, была поставлена Евгенией Ивановной.

Но главный успех в хореографии Долинской я разделила с Леней Швачкиным в действительно пикантном номере а lа russe «В селе Малом Ванька жил, Ванька Таньку полюбил». Швачкин обладал недюжим артистическим даром, юмористической пластикой, и мы с азартом, соревнуясь друг с другом, отчебучивали занятные коленца, гримасничали, флиртовали, ритмично лущили семечки, плевались, конфузились…

Но я чуть опередила события. Это было на третьем году обучения.

Не могу не упомянуть и своей первой встречи в своем первом классе с Леонидом Вениаминовичем Якобсоном. С ним я проработала — отрывочно, увы, — всю свою жизнь. И отношу это к дарам судьбы. Ниже я буду рассказывать о Якобсоне подробнее. А сейчас лишь о нашей первой встрече.

Леонид Вениаминович занял меня в своем номере «Конференция по разоружению». Что была за музыка, пытайте, не вспомню. А номер был такой. Десять-двенадцать исполнителей. Словно ООН тех лет. Каждый танцор изображает представителя различных государств. Из участников вспоминаю Володю Левашёва, танцевавшего глупого английского лорда в цилиндре. Мне же досталась роль китайца. Я была меньше всех ростом. Появлялась из-за кулис в соломенной остроконечной шляпе на угловатых якобсоновских глиссадах. Чего-то все время боялась, крутила головой по сторонам, кося глазами. Пряталась в итоге под стул. Все это должно было изображать никуда не годящегося правителя Китая генералиссимуса Чан Кайши. Какой он маленький, смешной и никчемный. С тех пор воды утекло много, но мир все разоружается и разоружается, конференции собираются, распускаются и так, видимо, до тех пор, пока наша планета не взорвется…