Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая

Дождливым июньским утром (не был ли это конец мая?) Мита привела меня на балетный экзамен. Меня обрядили по такому торжественному случаю во все белое: белое вискозное платьице, белые носочки, пришпилили к моим рыжим косичкам тщательно отутюженный большой белый бант. Увы, приличествующей случаю обуви в моем гардеробе не оказалось — плоские каждодневные коричневые сандалии чуть-таки подпортили мой подвенечный вид…

В то время страну еще не успел обуять балетный бум. Это теперь все хотят учиться «на Анну Павлову» у музы Терпсихоры, танцевать «Лебединое» на сцене Большого для американского президента, гастролировать по миру. Вот бы записаться на Трехгорную мануфактуру или Завод Ильича. Так нет тебе, подавай им Рампу.

А в те «стахановские» годы все мечтали парить краснозвездными сталинскими соколами в поднебесьи, дрейфовать к полюсу, ставить рекорды перелетов, начертанных сухой, параличной рукой вождя, сидеть на расколовшейся льдине, тонуть с челюскинцами, рапортовать «задание Родины выполнено, дорогой товарищ Сталин»…

Судите сами. Все дети партийных вождей были летчиками. Участвовали во всех воздушных парадах в Тушине. Были в самых первых рядах бойцов за классовую ленинскую галиматью. Оба сына Сталина — Яков и Василий — профессионально летали. Дети Микояна — летали. Дети Фрунзе — летали. Слава летчика Чкалова затмила Александра Македонского, Наполеона и Тамерлана. Начала подбираться аж к божественному лику самого Иосифа Виссарионовича. Впрочем, по новейшим, недавно раскрытым документам это стоило талантливому асу жизни. Возносить до небес Сталин предпочитал мертвых. Это я пишу для западного читателя, так как мои соотечественники знают все еще до первого чтения букваря.

По тому, куда определяют своих отпрысков наши диктаторы, можно безошибочно судить о времени, его направленности, шкале почитаний. То-то толпятся вереницей бронированные «ЗИЛы» и «Чайки» вдоль Фрунзенской улицы, обретшей тренировочные зеркальные залы нынешнего хореографического училища. Зудит крамольная мысль. А не перенесли ли балетное училище с угла Пушечной и Неглинной на Фрунзенскую, чтобы громоздким государственным машинам было комфортабельней парковаться на замысленных еще до проекта самого здания просторных стоянках? И крошечные дочки да внучки сильных мира сего, выскальзывающие из лимузинов, могли бы ловчей достичь личного кабинета улыбчивой, руки простершей директрисы и там скинуть свои господские шубки…

Но что был мой экзамен. В тридцать четвертом году заявлений было мало. Что-то около тридцати, если меня не подводит память. Но уж никак не тыща, как теперь. От по ступавшего требовались лишь годные физические данные, крепкое здоровье, музыкальность — непременно! — чувство ритма. Мы дансантно ходили под музыку, темпы которой намеренно часто ломали, чтобы определить — слышит ли тело эти перемены. В особой цене была природная артистичность. Мою судьбу решил незатейливый реверанс, отпущенный мною приемной комиссии.

Перекинусь — в скобках — совсем в сегодня. В июле 1991 года испанский король Хуан Карлос I вручал мне высший орден Испании. Теперь я exsima donna Майя… Вышколенные придворные, следящие за этикетом двора, загодя пытали меня вопросами — буду ли я держать в ответ благодарную речь? Я пообещала:

— Моей речью будет реверанс…

Они недоверчиво согласились. Я сдержала свое слово. Все программы телевизионных новостей несколько дней кряду «цитировали» благодарный спич, все показывали и показывали мой танцевальный поклон Королю, Королеве Софии, высшему свету.

…Приемную комиссию возглавлял тогдашний директор школы Виктор Александрович Семенов, бывший танцовщик — премьер Мариинского театра. Он женился на юной звезде первого выпуска Вагановой Марине Семеновой (своей однофамилице) и переехал с ней в Москву.

В семьдесят шестом году я была в Америке и нанесла визит легендарной Ольге Спесивцевой в доме для престарелых артистов под Нью-Йорком (все такие визиты свершались под покровом тревожной тайны, чтобы не стать темой рапорта соглядатаев КГБ, сопровождавших нас каждый раз в переизбытке).

Спесивцева стыдливо отмалчивалась, стесняясь своего полуневольного положения. И задала мне чистым не старческим голосом, вовсе без акцента, лишь один вопрос: «А Витя Семенов жив?» Что-то сокровенное тенью прошло по ее благородному лицу, окаймленному аккуратным укладом седых волос, расчесанных, как на всех ее артистических фото, на прямой пробор.