Александр Махов - Рафаэль

Но с той поры, когда однажды он пришёл домой после школы с подбитым глазом и оторванным рукавом куртки, мать или кто-то из домашних стали после уроков его встречать, с чем пришлось волей-неволей смириться, чтобы не попасть снова впросак. При этом он умолял лишь об одном — держаться от него в сторонке, дабы не выглядеть в глазах однокашников посмешищем и маменькиным сынком.

Дома с ним любил заниматься отец, листая страницы Библии, полученной в дар от покойного герцога Федерико и иллюстрированной миниатюрами старых фламандских мастеров. Рафаэль с интересом разглядывал превосходные картинки, повествующие об истории сотворения человека и жизни на Земле, а отец пояснял отдельные библейские сюжеты. И это было куда более увлекательно, нежели скучные уроки катехизиса в школе с сердитым преподавателем в сутане из соседней церкви, который пребольно наказывал провинившихся линейкой.

После школы мальчик любил проводить время в отцовской мастерской. Его притягивали и манили запахи красок и растворителя. Даже вонючие клеи, которые приготовлялись из овчинных кож или рыбьих костей, плавников и чешуи на жаровнях, теперь не казались ему неприятными, как прежде. Чтобы отбить неприятный запах, в огонь бросали кусочки ладана и апельсиновые корки. Взобравшись на стремянку, он любил разглядывать стоящие на полках сотни склянок с пигментами мудрёных названий на латыни, а разбросанные всюду кисти и прочие атрибуты живописца вызывали желание самому попробовать сделать то, чем были заняты взрослые.

Так появились его первые рисунки, но он старательно прятал их от сторонних глаз, дабы не вызвать насмешек шутников-подмастерьев. У него уже неплохо получалось измельчать ступкой мел в порошок, как это делали ученики-подростки, и он научился, как и они, отмывать в скипидаре кисти. Ему стали близки и понятны многие замысловатые операции и работы, производимые в мастерской.

— А что нового в школе? — как-то спросил отец за ужином.

Рафаэль рассказал, что сегодня учитель прочитал им в классе одну забавную басню Федра в своём переводе с латыни, а затем приказал пересказать её своими словами. Ему удалось запомнить услышанное, а вот в тетради изложить басню словами было куда труднее.

— Ведь слышится одно, — оправдывался он, — а пишется-то совсем по-другому.

— О чём говорится в басне? — поинтересовалась мать, чтобы успокоить его.

— Про оленя, но у неё грустный конец.

— Так прочти, коли запомнил! — ободрил отец.

И Рафаэль повторил наизусть услышанное в школе:

Мать расцеловала сына, поражённая его проникновенным чтением звонким голоском, а отец резко встал из-за стола и ушёл к себе, сказав, что он сыт. Маджия и тётки были в недоумении, не понимая, чем он остался недоволен. Видя, как встревожились взрослые, мальчик решил их успокоить:

— Не сердитесь на папу. Ему, как и мне, стало жалко бедного олешка.

Видя возбуждение сына, Маджия провела ту ночь рядом с ним в детской. Как радовался Рафаэль, когда мать всё чаще стала проводить ночь в его комнате, напевая ему перед сном колыбельную. Она пела про уснувших птиц в саду, спящих рыб в пруду и про синее небо в звёздах.

По вечерам, когда в доме собирались гости, отец любил удивить приглашённых приготовленным им блюдом по собственному рецепту. Постоянно колдуя над красками в мастерской, чтобы добиться нужной консистенции и цвета, он перенёс своё пристрастие к составлению различных смесей на кулинарию, в чём, по мнению знающих в этом толк сестёр, стал подлинным мастером. Чтобы развлечь гостей после шумного застолья с шутливыми тостами во здравие вновь испечённого «повара», Санти просил жену спеть или сыграть что-нибудь. Рядом в большой зале стоял старинный клавикорд с красивой крышкой, сплошь инкрустированной перламутром, но Маджия часто предпочитала ему лёгкую лютню. Подобрав нужную мелодию, она принималась петь. Её бархатистое контральто было слишком сильным для домашнего пения, и поэтому ей приходилось сдерживать мощь голоса, переходя от forte на pianissimo . Рафаэлю особенно нравилась песня на слова отца: