Ирина Кнорринг - О чём поют воды Салгира

На снегу широких долин
У меня мимозы цветут.
А моя голубая полынь
Одинакова там и тут.

Я не помню, в каком краю
Так зловеще-красив закат.
Я не знаю, что больше люблю —
Треск лягушек или цикад.

Я не помню, когда и где
Голубела гора вдали,
И зачем на тихой воде
Золотые кувшинки цвели.

И остались в душе моей
Недопетой песней без слов
Перезвоны далёких церквей,
Пересветы арабских костров.

Облокотясь на подоконник,
Сквозь сине-дымчатый туман
Смотрю, как идолопоклонник,
На вьющийся аэроплан.

И вслед стальной бесстрашной птице
Покорно тянется рука.
И хочется в слезах молиться
Ей, канувшей за облака.

А в безвоздушном океане,
В такой же предвечерний час
В большие трубы марсиане
Спокойно наблюдают нас.

И видят светлые планеты
И недоступные миры
Случайной, выдуманной кем-то,
Нечеловеческой игры.

И вот, седым векам на смену
Из голубых далёких стран
Веселый Линдберг с Чемберленом
Перелетели океан.

И уж, быть может, страшно близок
Блаженный и прекрасный час,
Когда раздастся дерзкий вызов
Кому-то, бросившему нас;

Когда могучей силой чисел
Под громким лозунгом: «Вперед»,
Желанья дерзкие превысив,
Земля ускорит свой полет;

И, как тяжелый, темный слиток,
Чертя условную черту,
Сорвётся со своей орбиты
В бесформенную пустоту [12] Под стихами была приписка автора: «Земля кончит жизнь самоубийством». .

Мы долго шли, два пилигрима, —
Из мутной глубины веков,
Среди полей необозримых
И многошумных городов.

Мы исходили все дороги,
Пропели громко все псалмы
С единственной тоской о Боге,
Которого искали мы.

Мы шли размеренной походкой,
Не поднимая головы,
И были дни, как наши чётки,
Однообразны и мертвы.

Мы голубых цветов не рвали
В тумане утренних полей.
Мы ничего не замечали
На этой солнечной земле.

В веках, нерадостно и строго,
День ото дня, из часа в час
Мы громко прославляли Бога,
Непостижимого для нас.

И долго шли мы, пилигримы,
В пыли разорванных одежд.
И ничего не сберегли мы —
Ни слёз, ни веры, ни надежд.

И вот, почти у края гроба,
Почти переступив черту,
Мы вдруг почувствовали оба
Усталость, боль и нищету.

Тогда в тумане ночи душной
Нам обозначился вдали
Пустой, уже давно ненужный,
Неверный Иерусалим.

В окно смеётся синеватый день,
Ложатся на постель лучи косые.
Лиловая мохнатая сирень
Напоминает детство и Россию.

Стук сердца и тревожный стук часов.
А в сердце — дрожь, усталость и безволье.
И захотелось вдруг до слёз, до боли
Каких-то нежных, ласковых стихов.

Пора, пора, мой нежный друг, —
Мой тихий друг, пора!
Здесь только крест из цепких рук
Над «завтра» и «вчера».

Здесь только матовый рассвет —
Который день подряд.
И бред — неповторимый бред
И тонкий, сладкий яд.

И утром, чуть сверкнёт заря,
Кричит на башне медь,
Что больше нечего терять
И не о чем жалеть.

Пусть гордо лжет ей набат
Над площадью пустой.
Но взгляд, твой неподвижный взгляд,
Уже совсем — не твой…

Пора, пора! Как пуст наш дом,
Безмолвны вечера.
И руки сложены крестом
Над «завтра» и «вчера».

И вновь над площадью с утра
Кричит, рыдая, медь,
Что нет ни «завтра», ни «вчера»,
Что нечего жалеть.

Есть только боль тупых утрат,
Пустые вечера.
И взгляд — недвижный взгляд с утра,
И грустное — пора.

Руки крестом на груди.
Полузакрыты глаза.
Что там ещё впереди?
Солнце? Безбурность? Гроза?

Снится лазоревый сон,
Снится, что я не одна.
В матовой пене времен —
Сон, тишина и весна.

Больше не будет утрат,
Всё для тебя сберегу.
Перекривится с утра
Тонкая линия губ.