1 — IX — 1920. Симферополь. Семинарский переулок. На диване. Вечер. Никого нет.
Где диких степей беспредельная даль
Окутана дымкой ночною,
Где мрачных лесов вековая печаль
Угрюмой манит красотою,
Там думы мои — в тех лесах, городах,
Где годы, как сны, пролетели;
Где светлые грёзы тонули в мечтах
Под звонкие вешние трели.
…А южная ночь безучастно молчит,
Холодною веет тоскою,
И тёмное небо огнями горит
И чуждой глядит красотою.
Мне душно и страшно. Зловещий покой
Кругом воцарился угрюмый…
О, мчитесь вы дальше незримой волной,
Тяжелые, страшные думы!
Мне вспомнился вечер. В багровой заре
Кровавое солнце пылало.
Деревья склонились ветвями к земле
И шумная жизнь затихала.
Всё было спокойно. Младая весна
Не сеяла горькой печали…
Я молча стояла в тени, у окна,
Смотрела в родимые дали;
Туда, где летят в небесах облака,
Где лес над рекой молчаливой.
И жизнь мне казалась проста и легка,
Такою веселой, игривой…
Зачем вспоминать? Не вернётся весна,
И прежняя жизнь не вернётся.
И в дальнем краю, где дышала она,
Печаль черноокая вьётся.
Там кровь и вино, точно реки текут,
Смешались и смех, и рыданья.
Там песнь погребальную ветры поют
В тупом и холодном страданье.
А сердце трепещет и рвётся вперед,
Где Север, забрызганный кровью,
Скорее туда, где страданье живёт,
Залить его светлой любовью!
15 — VII — 1920. Симферополь
Запись от 1 / 14 сентября 1920 г
Вот лето и прошло. Сегодня был молебен. Ровно год тому назад я так же была в соборе, так же в новой гимназии, среди чужих девочек.
Запись от 4 / 17 сентября 1920 г
Гимназия. Занимаемся с трёх часов, по-новому стилю; если пять уроков, как должно быть, то кончаем в 7 Ѕ. Класс у нас проходной; заниматься очень трудно, кругом шумят. Класс по составу девочек ничего себе, кривляк и ломучек мало, но есть.
Сижу я с Милой. Сегодня утром она приходила ко мне учить историю, так как у меня книги нет. Но учили мы недолго: до того ли! Потом я ей читала свои стихи, потом декламировали любимые стихотворения; потом просто говорили о том, о сём, о нашей жизни.
Домашние новости. Папа-Коля совсем захандрил. Большевики на носу.
И квартирный вопрос! Завтра или послезавтра приедут Деревицкие [8] Деревицкий Алексей Николаевич (1859–1943), историк, первый декан историко-филологического факультета Таврического университета; знакомый Н.Н. Кнорринга по Харьковскому университету, предоставивший его семье на лето свою квартиру.
, значит, нас с квартиры долой. Куда мы денемся? Хоть бы можно было устроиться ночевать у Мамочки на службе, в округе [9] М.В. Кнорринг занималась описью эвакуированного архива Харьковского учебного округа.
. Мечтать приходится о немногом. А ведь у каждого коммерсанта, наверно, комнат десять есть в запасе!
Внешние события. Говорят, что к первому снегу мы будем в Харькове, будто бы Румыния объявила войну большевикам, будто бы путь открыт до самой Москвы; будто бы Врангель сказал, что зимовать мы будем на Украине, даже чуть ли не в самой Москве. Что-то происходит. Что-то будет.
Только бы скорей!!!
На экзаменах я вдоволь посмеялась, так теперь чувствую угрызения совести. Нет, не в веселье счастье теперь, мне милее грусть.
Сегодня ночью, когда я спала, мне пришла в голову такая мысль: что такое герой? И совершенно машинально, в полудремоте, не думая и не сознавая, я изрекла такую мысль: «Кто в такое время, среди мошенников, злодеев, жуликов ничем не запятнает своей совести, кто в самых ужасных условиях, в мучениях и бедствиях сумеет остаться честным, — тот герой». Этой-то истины я и буду придерживаться.
«Как просто звучало признанье…»
Как просто звучало признанье
Безмолвною ночью, в глуши.
И сколько таилось страданья
В словах наболевшей души.
И капали робкие слёзы —
Их не было сил удержать,
И сонно шептались берёзы,
И звёзды устали мерцать.
А горе так долго томило,
Что сердце устало страдать:
Печаль свою звёздам открыло,
Хоть звёзды не могут понять.
О горе цветам рассказало,
Но гордо молчали цветы, —
Одна лишь росинка дрожала,
Едва серебрила листы.
И ночь пролетела в молчанье,
Лишь слёзы таились в глуши,
И сколько звучало страданья
В мольбах изболевшей души!..
Читать дальше