Сергей Марков - Михаил Ульянов

Я стеснялся своих родственников. Комплексовал. И до конца пускался на всякие хитрости, чтобы только не приглашать Ульяновых домой к родителям. Где скапливались горы немытой посуды. Где вольготно, как в зоопарке, разгуливали жирные наглые тараканы. Сопоставляя стерильную чистоту квартиры на Пушкинской с более чем творческим беспорядком квартиры на Ломоносовском, я юлил. Алла Петровна обижалась на моих родителей за то, что не приглашают. Михаил Александрович тоже порой недоумевал. Но я гнул свою линию, придумывая иногда самые фантастические причины, поводы, уловки. Глупо, конечно. Но…

В чём-то сваты были схожи. До такой степени, что казались едва ли не родными. Но в этой семье — если метафорой всей России, как сказал мне в интервью в Гаване великий писатель Хулио Кортасар, считать семью Карамазовых — Ульянову отведена была бы роль Дмитрия (это и уловил Пырьев), а вот отцу моему, что касается женщин, девушек, и особенно под старость — боюсь, что чуть ли не… самого отца семейства, Фёдора Карамазова. Грешно, конечно, говорить. Но мама моя, которой он вдохновенно, искромётно, плодотворно изменял, сказала однажды, когда я, торопясь на экзамен, убежал, оставив подругу в постели у себя в комнате, что «папу оставлять наедине с девушками нельзя ни в коем случае». В кошмарном сне даже не могу представить себе, чтобы такое сказали об Ульянове (отношение его к Алле Петровне было настолько идеально-рыцарское, что я порой не понимал, как Лена вообще на свет появилась; верность какая-то даже не лебединая, волчья, он, как волк, позволял своей волчице себя кусать, но мог изредка и сам рыкнуть, показать зубы, но за неё готов был броситься на любого, — когда я не слишком корректно ответил тёще на упрёки в том, что «стучу как дятел» на машинке вместо того, чтобы заняться делом, грядки, например, прополоть, Ульянов спустился с мансарды и так сказал мне: «Мы тоже, Сергей, кричать умеем», что я тотчас заткнулся).

Грешно говорить такое об отце? А почему, впрочем? Он был поэт! И он любил и имел многих представительниц прекрасного пола — на зависть не-поэтам! Моя самая красивая однокурсница на ежегодных встречах в МГУ до сих пор, выпив водки, восхищённо вспоминает (подробности я опускаю): «…это был мужик!..»

(Кстати, о Толстом, о Солженицыне — как о человеческих и художнических типах — мне представляется занятной запись Эдуарда Лимонова в его своего рода эпохальном, писанном в начале 1980-х в эмиграции, в Америке, «Дневнике неудачника»: «Льва Николаевича Толстого, живи он сейчас, я ударил бы поленом по голове за кухонный морализм, беспримерное ханжество, за то, что не написал он в своих великих произведениях, как пере…л изрядное количество крестьянских девушек в своих владениях. Александр Исаевич Солженицын, мой дважды соотечественник, заслуживает, чтоб его утопили в параше. За что, спросите? За отсутствие блеска, за тоскливую серость его героев, за солдафонско-русофильско-зэковские фуфайки, в которые он их нарядил (и одел бы весь русский народ — дай ему волю), — за мысли одного измерения, какими он их наделил, за всю его рязанско-учительскую постную картину мира без веселья. За всё это в парашу его, в парашу!»)

Но мои заметки — об Ульянове. Даже дома Ульянов всегда был опрятен, аккуратно одет — я ни разу не видел его в банном, например, халате и, тем более, в какой-нибудь майке и трусах, босиком. Бывало, мы занимались с ним физическим трудом, перетаскивали что-нибудь, взгромождали по требованию Аллы Петровны, да и после тяжелейших физически спектаклей, «Ричарда III», «Я пришёл дать вам волю», «Наполеона», я никогда не чувствовал запаха пота, что было бы вполне естественным.

Я не слышал, чтобы он повысил голос на женщину. Выругался матом при женщине, да и вообще, за редчайшим, может быть, исключением, не видел, чтобы он сидел в присутствии женщины. Не подал ей руку. Или пальто. Не пропустил вперёд. Он — уроженец одной из самых глухих деревень в России, сын неграмотной матери. Алексей Марков — тоже из семьи неграмотных. Но на наших семейных прогулках шагал, заложив руки за спину, впереди. Как принято на Востоке, где он воспитывался. Жену мог и поколотить…

А как ликовал отец, когда на его творческий вечер в Колонный зал Дома союзов приехал вдруг (вопреки отговорам Аллы Петровны, которая боялась, что выступлением у русофила Маркова муж подмочит репутацию) Ульянов в светлом, мокром от тёплого летнего дождика костюме! Отец был похож на мальчишку, поймавшего в своей быстрой мутной горной Куме огромного сома! И Ульянов, когда ему после художника Глазунова предоставил слово ведущий вечера поэт Егор Исаев, выступил. Хорошо — он вообще выступал, не в пример подавляющему большинству актёров, хорошо, всегда с фабулой, композиционно продуманно и без всяких лишних слов-паразитов. А закончил словами Маркова: