Иван Дроздов - Разведенные мосты

Андрей Дмитриевич более, чем кто-либо, подходил на роль главного редактора. Он был писателем, имел большой опыт журналистской работы, знал издательское дело. Я в то время работал в Государственном комитете по печати и был заместителем главного редактора всех издательств России, но министерская работа мне была не по нутру, и я был рад принять предложение Блинова стать его первым заместителем. И всё бы хорошо, но у нас обоих обнаружился один серьёзный недостаток: мы оба с ним русские — и по рождению, и по убеждениям. «Чёрненькие русские» скоро уговорили самого большого своего «пахана», — Брежнев был тоже из них, — и он согласно кивнул головой: «Убирайте». Я автоматически занял место Блинова, и на то быстро последовал приказ министра Николая Васильевича Свиридова, — он, кстати сказать, тоже был из сталинского призыва, то есть русский, но я знал: должность, к которой он меня допустил, утверждалась на самом верху. А там действовал принцип, заведённый серым кардиналом Сусловым. У него была своя система назначения лиц на подобные посты. Я уже однажды занимал должность, подпадавшую под его руку: был экономическим обозревателем «Известий», и, когда меня утверждали, кто-то из евреев мне шепнул: утвердят! Ты входишь в число восемнадцать. Я спросил, что означает это число? И еврей, желая показать свою осведомлённость, сказал: восемнадцать процентов вам, русским, а все остальные — наши. И, торжествующе улыбаясь, добавил: да, ваши восемнадцать процентов. Пока ещё восемнадцать.

Знал я также и то, что на момент назначения меня главным редактором русское число сжалось, как шагреневая кожа. Но вот до какой цифры сжалось, я не знал.

Блинову сказал:

— Мы знали, зачем тебя вызвали в ЦК: есть у меня там свой человек, он позвонил. Доложил, что собрались вы в кабинете секретаря ЦК по идеологии Зимянина.

— Да, это так, собрали нас у Зимянина. Сначала пытались решить дело миром; предлагали мне самому подать в отставку. Дескать, ты старый, инвалид войны, у тебя давление… — уступи пост молодому.

Я спросил:

— А кто этот молодой?

— Ну, это уж, — вспылил Зимянин, — мы тут решим.

— Решите, конечно, но я бы хотел знать, на кого оставляю издательство.

Назвал моё имя.

— Если на него — я, пожалуйста, отойду. А если кто другой, то я ещё и подумаю.

И тут закипела свара. Меня защищал Свиридов, бился как лев, но… судьба моя была предрешена, и мы скоро это поняли. Я молча поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета. Вот так-то, Иван, я отыграл свой вист, очередь за тобой.

Мы долго сидели молча; то он пальнёт по мишени, то я, а потом Андрей Дмитриевич продолжал:

— Тебя они не станут скоро снимать, подержат в подвешенном состоянии, а уж затем посмотрят, как с тобой поступить. Им, видишь ли, и русские нужны. Своих-то на все дыры не хватает. Это явление ещё Булгаков заметил и формулу вывел: Швондеры и Шариковы. Шариков, если уж предавать решился, идёт до конца и в свою гнусную деятельность привносит русский талант, которого у евреев нет, и наше русское бычье упорство. Среди всех прочих способностей у нас, русских, есть и ещё одно, совсем уж редкое умение: наш брат, если становится предателем, привносит в свою деятельность некий артистический элемент: он предаёт лихо, безжалостно, и всё, что попадается у него на пути, рушит с нашей славянской бесшабашной удалью. Впрочем, случаются примеры, когда русский человек одумается, явится с повинной, как это в известной песне сделал разбойник Кудеяр, запросивший прощения у мира людского. С евреем такого не бывает. Желание рушить всё на свете, губить живые души у него изначально заложено в генах. Их потому и теснят отовсюду, и боятся, и гонят. Тут, между прочим, и заложен инстинкт самосохранения человечества и самих же евреев. Это как у Дарвина есть описание острова, где живёт большая жирная муха и в тихую погоду размножается так быстро, что грозит под своим слоем погрести на острове всё живое. Но природа не дала этой мухе сильных крыльев, и она, как только поднимется ветер, сбрасывается в океан. Слабые крылья у еврея — это его характер. В сотворении зла еврей не знает меры. Чубайс однажды прокричал: больше наглости! Больше наглости!.. Как ни странно, но это вот генетическое свойство еврейского характера — безграничная наглость — и есть охранительный механизм выживания евреев. Их, как засохшую траву перекати-поле, гонит по миру ветер истории, но их количество не убывает, жид вечен! Сброшенный с одного континента, он перебирается на соседний и так кочует с одного края земли на другой.