Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

Он вышел. Комната, в которой я находился, была ощутимо больше моей палаты. В ней стояло несколько кроватей, отгороженных ширмами. Слева ширмы не было. Левосторонний обзор всегда представлял для меня проблему. Для того чтобы хорошо видеть, я пристраиваюсь так, чтобы объект наблюдения находился справа от меня. Из-за этой, многолетней уже, привычки я без труда могу повернуть голову вправо. Но если возникает необходимость повернуть ее влево, то я могу это сделать с большим трудом, и то лишь до половины — мышцы шеи не позволяют. Все же я попробовал. Было интересно узнать, кто же там находится, кто тот, за чью жизнь боролись врачи во время моего полубеспамятства? Видимо, движение получилось очень резким. Рвущая боль пронзила плечо. Я вскрикнул и поспешил вернуть голову в исходное положение. Немного успокоившись, пригляделся к прооперированной руке. Вся она, точнее, марлевая повязка на ней была коричнево-рыжего цвета. Я понял, это высохшая кровь намертво приклеила меня к носилкам и не давала повернуться.

Однако, что там слева, очень меня интересовало. Учитывая предыдущий опыт, теперь я поворачивал голову крайне осторожно. Заняв подходящую позицию, скосил глаза и стал осматривать открывшееся пространство. На расстоянии примерно метра находилась ширма, но она ничего не загораживала. Еще дальше располагалась кровать, на которой лежала молодая женщина. Она была совершенно голая. Я такого никогда не видел, поэтому мгновенно оробел, быстро отвел глаза и… столкнулся взглядом с Зацепиным, входящим в комнату.

— Ты что это делаешь? — профессор усмехнулся и встал, загородив женщину. Впрочем, я туда особо и не смотрел. Не скажу, что мне было не интересно, но рядом с профессором я чувствовал себя «не в праве».

— Скучно, Сергей Тимофеевич, — я очень слабо и виновато улыбнулся ему, при этом, конечно, засмущался, как будто он поймал меня на чем-то постыдном.

— Скучно? Значит, переводим тебя в палату, чтобы не скучал.

— А что с женщиной? — я спросил, не надеясь на ответ. Медики неохотно посвящали пациентов в больничные тайны. Врачебная этика и все такое.

— Попала в аварию, вместе с сыном. На автомобиле. Сын — погиб. Пять лет, — коротко, он мне все же ответил. О шансах этой женщины на жизнь я спрашивать не стал. Она не имела никакого отношения к нашему отделению. Я решил спросить о ней у медсестер, работающих здесь же. Они более словоохотливы. Как оказалось, шансов у моей соседки не было. Она умерла на второй день после роковой аварии, так и не придя в сознание и, к счастью, ничего не узнав о судьбе своего сына.

— Сейчас мы тебя отсюда переведем в палату. Но сначала на перевязку, — профессор уже был почти у двери.

— Сергей Тимофеевич, я присох здесь. Приклеился! — я попытался говорить громко, насколько мог.

На миг Зацепин остановился в дверях.

— Не переживай, отклеим! — он явно был в хорошем настроении.

Через пять минут я увидел пришедших за мной с каталкой наших медсестер. Их сопровождала Тамара Николаевна. Меня повезли в перевязочную.

Там уже ждал Зацепин. Марля присохла, и чтобы ее снять, Тамаре Николаевне пришлось сначала намочить бинты чем-то желтым, как я понял, это был фурациллин, дезинфицирующее средство. Вспомнилось мне, что в санатории это лекарство обычно назначали при лечении ангины. Одну таблетку разводили в стакане воды, а потом давали полоскать этим раствором горло. Типа «гр-р-р-р».

— Отвернись! — строго произнесла Тамара Николаевна. Ослушаться ее я никак не мог. Мне ужасно хотелось посмотреть на «новую» руку, но если нельзя — то нельзя. Я понимал, что еще успею ее увидеть.

Профессору тоже было интересно. Он внимательно следил, как Тамара Николаевна делает перевязку.

— Кажется, все очень хорошо? — как-то полуутвердительно-полувопросительно произнес Зацепин. — Посмотри, что мы с твоей рукой сделали! — это уже мне.

— Не поворачивайся! — еще более строгим голосом предостерегла Тамара Николаевна.

— Пусть посмотрит. — Сергей Тимофеевич уже не настаивал, а как бы шутя упрашивал ее разрешить мне посмотреть на мою же руку.

— Успеет еще. — Тамара Николаевна была непреклонна.

Она остерегалась, что я надышу какую-нибудь заразу в свежую рану и добавлю всем головной боли. После операции организм мой сильно ослабел, и всякие инфекции были ему категорически противопоказаны.

Я перемещался в палату и чувствовал себя очень счастливым. Впервые за много лет бесполезного кочевания по больницам меня, наконец-то, лечили, мне что-то делали, пытались помочь…