Борис Штивельман - Мой друг Виктор Шварцман

Не могу избавиться от мысли, что и в этом нарушил волю покойного.

В апреле 87-го я приехал в САО, окончательно созревший для нового поворота в судьбе. Мои близкие были уведомлены о том, что ближайшие несколько лет, по крайней мере, я буду работать в САО.

Вика встретил меня тепло, но по характерному повороту головы, печальному блеску глаз, я заподозрил неладное. «Что-нибудь не так?» «Нет, нет, все в порядке. До вчерашнего вечера я был полностью в форме. Потом поговорил с Л. и чуточку расстроился. Потом перечитал письма Т...» Это были плохие слова. С Л. — одним из сотрудников САО, неумным, обидчивым, весьма антисемитски настроенным человеком — Вику связывали неважные отношения. В обычном состоянии Шварцману хватало юмора принимать их как должное, но сейчас... Эти ужасные слова — «Чуточку расстроился» — неотвратимо свидетельствовали о том, что на душе у моего друга снова скребут кошки. Все вызывало чувство вины. Оно росло, захлестывало. Он ходил извиняться к Л. Писал покаянные письма Т. Пытался включить в этот круг и меня. Как-то ночью ему приснилось, что я обижен, не гляжу в его сторону. Я впадал в ярость.

Все было неразрешимо этой весной. Все огорчало, все расстраивало. История с Зельдовичем и Сюняевым. Дела с космомикрофизикой. Направление развития обсерватории. Разговоры с Афанасьевым. Неэффективность «МАНИИ». Жизнь в ущелье. Ситуация в группе. Одиночество мамы. Моя бестолковость. Болела пятка. Болела спина. Ничего не клеилось.

Иногда удавалось прорвать этот заслон. Несколько раз утром мы маршировали по горной дороге и пели во весь голос — Окуджаву, конечно. Вместе занимались йогой. Пытались молиться (Вика говорил: «Боря изгоняет из меня бесов»).

Не могу забыть об одном из таких прорывов. Было несколько особенно тяжких дней. Вика почти на поднимался с кровати. Кис. Никак не удавалось его расшевелить. Вдруг он предложил сам: «Поедем в станицу!» И что-то волшебно переменилось. Мы засуетились — нужно было успеть к автобусу. Кидали какие-то вещи в сумки. Бежали вниз к мостику, к шоссе. Опоздали на автобус. Голоснули какому-то грузовичку, он остановился, мы полезли в кузов. Дул ледяной ветер. Мы сидели обнявшись под Витиным пальто. Он был чудесно настроен! Напевал...

Положение усугублялось тем, что наряду с вымышленными (или раздутыми) проблемами были и очень конкретные. В самое короткое время необходимо было подготовить статью в сборник САО и два доклада на симпозиумы в Венгрии. Дело большой срочности, а сил не было. Невозможно даже сесть за работу. Мешало множество дел, из которых наиболее трудным было разобрать завал на письменном столе. Из вечера в вечер Витя с несчастным видом простаивал над этой грудой — книг, препринтов, рукописей, писем. Как будто пытался найти волшебное слово, которое достаточно произнести, и бумаги сами разлетятся по местам...

Не знаю, какое из обуревавших меня чувств было сильнее: жалость, боль, досада... Решение было найдено внезапно. Потеряв терпение, я набросился на этот завал и вопреки протестам — но и с помощью! — Вики в полчаса разложил бумаги на три аккуратных кучи. Вдохновленный успехом, я за руку потащил Шварцмана в лоджию — так называется в квартирах САО примыкающая к балкону светлая комната. Усадил за стол и сказал: «Все. Не встанем, пока не напишем». По-прежнему то и дело протестуя, Вика стал диктовать. Через несколько часов черновик статьи был готов.

Его радости не было предела. Он всем рассказывал, как ловко я заставил его написать.

Увы. Я же и был причиной ближайшего спада, длинного, мучительного, страшного. Работа над статьей близилась к концу. Мы заканчивали английский ее перевод, когда я внезапно решил съездить домой. Резонов было много, и с каждым из них в отдельности можно было спорить, но главный, иррациональный, был непобедим. Я чувствовал себя героем, я почти наладил дело со статьей. Неужели он не может понять меня? Неужели неясно, что моя семья тоже нуждается во мне? Что, в конце концов, я имею право на отдых!

Мне больно писать об этом, но я был просто жесток в своей непоколебимости. Вика умолял меня, обижался, сердился. Говорил, что я не могу бросить его в такую минуту! В какой-то миг он решил, что это розыгрыш — мы любили подтрунивать друг над другом — и стал смиренно ждать момента, когда можно будет смеяться. Смеяться не пришлось. Последним «уазиком», отвозившим продавцов в станицу, я уехал. В руках у меня был длинный, как охотничье ружье, сверток — цветная карта звездного неба. Несколько дней назад Нина А. подарила нам с Викой по такой карте. Мы радовались как дети.