Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

С живущим через несколько домов от Голышевых Сашкой Кирилловым, его родители были единоверцами, они даже часто играли, но только до первой ссоры. Стоило Сашке проиграть в лапту или на что-то рассердиться, как он свирепел, набычивался, и Ваня боялся, что он, как Яшка, тоже врежется ему в бок. Но Сашка только шипел сквозь зубы скверные слова и сверлил Ваню злым взглядом. И Ваня, напуганный, убегал домой.

Ваня тоже впадал в отчаянье. Взрослым не до него. Дома и на улице — одни огорчения. Опасаясь подзатыльников и щелчков, он бродил по избе с втянутой в плечи головой. Бездельничать было скучно, а попытка приняться за какое-то дело самостоятельно неизменно вызывала недовольство старших.

«„Пропадешь!" — носилось надо всеми мне близкими. Пропадешь, если посмеешь чего-нибудь захотеть сам, если сам что-нибудь позволишь себе… „Пропадешь", — кричали небо и земля, воздух и вода, люди и звери… И все ежилось и бежало от беды — в первую попавшуюся нору», — такими словами потом в «Воспоминаниях» выразит Иван Александрович Голышев атмосферу той поры своего детства.

Положение усугубляли болезни, которые с рождения цеплялись к мальчику одна за другой. Какая бы хвороба ни заглядывала в слободу, она обязательно заходила в дом Голышевых и, обойдя стороной или слегка опалив пышущих здоровьем сестер, обязательно сваливалась на Ваню.

Атмосфера недоброжелательства и отчаянья в семье этому только способствовала.

1846 год выдался страшно тяжелым. Весь май дождь перемежался со снегом, дул сильный ветер. Реки Тара, Мстёра и Клязьма поширели, вышли из берегов, затопили пойму, огороды, поля превратили в болота. Хлеб весь вымок. Потом прошел сильный град и окончательно погубил будущий урожай озимых.

Когда дождь прекратился, крестьяне принялись засевать поля заново. Но небо, израсходовав, видно, весь свой запас воды, замерло и не посылало более на землю ни одного дождя.

Хлеба и огороды стали сохнуть, только луговые травы, вымахав в первую, влажную половину лета, теперь зрели и тешили надеждой на хороший покос.

А тут еще на поля и огороды обрушились полчища, червей. Крестьяне с утра до ночи гнули спины на своих полосах. Удаляли раненные червем стебельки, подпирали ослабленные, опахивая их, посыпали поля золой. Червь продолжал плодиться. Тучи птиц кружили над полями, лакомясь нежданной добычей, но червей не убывало. Казалось, что непогода принесла и людские болезни. Во Мстё-ру пришли корь и золотуха.

Александр Кузьмич в очередной раз уехал в Москву. Кто-то посоветовал ему заняться торговлей книгами и картинами. Офени охотно прихватывали, отправляясь в дальний путь с иконами, дешевые тонкие книжки и картинки. Они покупали их у московских издателей. Но не каждый-офеня имел средства ездить за товаром в Москву, поэтому некоторые московские издатели присылали своих приказчиков на ярмарки Холуя и Мстёры.

«А что, если договориться с издателями? — снова кумекал Александр Кузьмич. — Во Мстёре лавка, считай, уже есть, ее в подвале можно оборудовать. В Холуе тоже арендовать балаган не мудрено. Можно потом еще в Вязниках и в Коврове… Своих лавочников нет. Везде только приезжие на время ярмарок…».

Разгоряченный новым замыслом, Александр Кузьмич и отправился в Москву договариваться с печатниками.

Помогли былые знакомства и связи. Издатели охотно открыли ему кредит. И Александр Кузьмич возвращался домой с первой партией книг и картинок.

Дорогой он обдумывал и новую идею. Друзья посоветовали ему покупать картинки нераскрашенными, только тушеванными, то есть черно-белыми, а раскраску их организовать во Мстёре. Опыт такой уже имелся. Все женское население подмосковной деревни Измайлово, от мала до велика, занималось раскрашиванием картинок. Дело немудреное, под силу даже малолетним.

«Ну уж, а нашим иконописцам это и подавно будет по силам», — планировал Александр Кузьмич.

Он съездил в Измайлово, изучил занятие поподробнее, закупил краски и решил сперва привлечь к расцвечиванию жену и дочерей.

Выехал Александр Кузьмич в Москву на санях, потому что зима началась рано. В конце ноября уже было двадцать пять градусов мороза и установился зимний путь. Но теперь, при возвращении домой, в начале декабря, резко началась оттепель, снег стал стремительно таять. Всю дорогу стоял туман, то и дело накрапывал дождь, а перед самой Мстёрой даже загромыхал гром.

Уже смеркалось, когда Александр Кузьмич подъезжал к дому. Мстёра закрывала ставни. Александр Кузьмич думал о том, как он завтра приступит к новому делу, и вдруг первый же попавшийся навстречу мужик ошарашил его страшной вестью: