Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

Голышевы, как и большинство крестьянских семей, воспитывали детей строго, с пеленок приучая к беспрекословному подчинению старшим. За малейшее ослушание сестрам Ваня получал подзатыльник. За неповиновение — мать больно хлестала вожжами.

Татьяна Ивановна сама управлялась с детьми, отец редко вмешивался в воспитание, и все-таки его тяжелую руку дочери знали и разгневать отца боялись панически.

Прежде Александр Кузьмич бывал дома редко. Теперь — с утра до ночи. Угрюмый, раздражительный, он хватался то за одно дело, то за другое, постоянно был чем-то недоволен и куражился над женой и ребятишками. Татьяна Ивановна сначала громко причитала целыми днями:

— Пропадем! Детей по миру пустим! Но Александр Кузьмич как-то, когда детворы дома не было, так отходил ее вожжами, что она с тех пор замолчала и только часами истово молилась богородице.

Берегли теперь каждую копейку. Дети без спросу куска хлеба не могли взять. Мать стала носить часть молока на базар.

Александру Кузьмичу в первое время хотелось запить, но, человек деятельный и гордый, он нашел в себе силы не дать раскольникам еще повод торжествовать.

Выместив свое горе на домашних, Александр Кузьмич принялся за старое ремесло. Расчистил подвал, закупил доски и принялся писать иконы. В доме снова запахло тухлыми яйцами: на яйцах иконописцы разводили краски. Работалось Александру Кузьмичу тяжело. Рука мастера потеряла с годами гибкость и твердость. В его возрасте иконный мастер имел обычно мастерскую с собственноручно выученными подмастерьями. Во Мстёре давно уже действовал иконописный конвейер: одни мастера, «личники», писали только лица; другие, «долечники», — руки, ноги, одежды и пейзажи. Каждый набивал руку на своей «доле», и в день иконная мастерская выдавала десятки и сотни икон. Такие иконы были очень дешевы и возами вывозились из Мстёры.

Соревноваться с владельцами мастерских Александру Кузьмичу и думать было нечего, а значит, заработок будет так мал, что и семью не прокормить.

Каждый мастер к тому же имел своих торговцев — сбытчиков икон, офеней. Голышеву и офеней предстояло найти, точнее — от кого-то переманить. А переманивать было нечем, да и раскольники предупредили своих коробейников:

— Уйдете к Голышеву — обратно не возьмем. Александр Кузьмич решил придумать для начала что-то необычное, завлекательное для офеней. Видел он как-то в Москве, когда еще по бурмистрским делам ездил к бывшему владельцу Мстёры, генералу Тутолмину, стеклянные иконы и решил попробовать писать образа на стекле.

Много хлопот было положено на добывание стекла и специальных красок, а иконы не пошли. Офени не брали их, боясь разбить по дороге. На ярмарках народ любовался более яркими цветами стеклянных образов, но брать тоже остерегался: «Долго ли така икона проживет?!»

Татьяна Иванована ворчала, что стеклом завалили весь дом, шагу не шагнуть, чтобы чего-нибудь не разбить.

Александр Кузьмич закрывался в своей мастерской и запрещал кому бы то ни было заглядывать в нее.

Раз, когда Ванятка проходил мимо, дверь в мастерскую оказалась открытой, и он увидел расставленные вдоль стен подсыхающие образа.

Заинтересованный, он перешагнул порог, тихо вошел в мастерскую и замер за спиной отца, глядя, как рождаются под его кистью лики, одежды, церковные маковки. — Что? Занятно? — усмехнулся Александр Кузьмич, заметив сына.

Ваня думал, что отец накажет его за нарушение запрета, а тот даже не прогнал, а усадил сына рядом.

Ваня смотрел, как отец кладет на загрунтованную доску лист бумаги с ликом, изображенным множеством проколотых иголкой дырочек.

Потом отец притянул поближе робеющего сына, дал ему в руки мешочек с толченым углем и велел гладить рисунок мешочком, потряхивая его.

Ваня не понимал, зачем это нужно, но догадывался, что от того, как он выполнит поручение отца, будет зависеть дальнейшее к нему отцово доверие. Высунув от усердия язык, он изо всех сил тряс мешочком.

— Ну, довольно, довольно, — остановил его отец. — Язык-от спрячь, а то вороны склюют.

Ваня испуганно убрал язык, отдал отцу мешочек с углем и, взглянув на свои почерневшие руки, вытер их об штаны, за что немедленно получил от отца подзатыльник.

— Вымыть сперва надо руки-то, а потом о штаны отирать, вот мать теперь тебе даст…

От подзатыльника Ваня едва устоял на ногах, надул губы, но не заплакал. Пытливость была сильнее обиды и боли. Мальчику не терпелось узнать, зачем он тряс этим мешочком.