Евгений Пинаев - Арлекин

Луч метнулся и погас. Это могло означать только одно: смерть шла уже под самыми бортами фрегата.

Пушкари сбились в кучу, свесились наружу - здесь, мол, все в порядке! А справа? Не выдержал - пошел взглянуть. Спокойно отправился, понимая, что "выпал орел", но вздрогнул, когда за кормой грохнул и рванулся в небо смертоносный фонтан: одна из торпед ударила подлодку. Вторая рванула дальше и глуше. Очевидно, после того как был выработан дистанционный ресурс, сработало реле самоуничтожения торпеды.

Все... Теперь все. Или что-то не сделано? Как же!

- Пусть "хеджехог" накроет вторую подлодку, - посоветовал суб-лейтенанту. - Она где-то здесь, если не удрала. Что акустики?

- Контакт потерян!.. - Суб-лейтенант чувствовал себя виноватым. По крайней мере, так это выглядело и заставило улыбнуться Арлекина.

- Ну все равно. На всякий случай, для профилактики. Поиск, погоня - это не для нас. Снимая командирские полномочия, - он снова улыбнулся, - советую не форсировать двигатели. В противном случае фрегат не доберется до Ливерпула.

Суб-лейтенант юркнул в рубку.

"Volley! Залп!" - мысленно поторопил Арлекин, и "хеджехог" послушно отозвался - жахнул, швырнул оранжевые молнии; откликнулись остальные бомбометы, замкнув "Черуэлл" в кольцо разрывов. Море вскипело, густо усыпало волны взлохмаченным частоколом, и тогда он увидел ожидающие глаза старшины: "Что? Ах, да!.."

- Старшина! Сбросить обороты до малых. До самых малых! - отдал наконец припоздавшую команду.

И сразу - тишина. В уши ворвались плеск и шипенье, но, увы, все, что могло, по-прежнему дребезжало, не очень сильно, но, к сожалению, достаточно, чтобы дать знать: предельные обороты и частая смена реверсов на сей раз не обошлись без последствий и, может быть, еще заявят о себе.

В рубке - незнакомый лейтенант. Встретил почтительно. Козырнул и предложил носовой платок:

- У вас на лице кровь.

- Это - вашего командира. Кстати, как он?

- Плохо. Командир у себя, - ответил лейтенант, и Арлекин увидел, что он далеко не молод. - У него врач, но... Лейтенант-коммандер не приходит в сознание.

- До сих пор? - и быстро взглянул на корабельные часы: "Просто не верится: прошло всего пятнадцать минут!" А что со старшим помощником?

- Убит.

* * *

Снилась вражеская подлодка, ее последние минуты.

...Взрывы глубинных бомб корежили и рвали металл, в душном чреве субмарины лопались и гасли плафоны, дымился и вонял хлором, выплескиваясь из аккумуляторов, электролит, и эта едкая щелочная отрава, пропитавшая остатки спертого воздуха, нестерпимо драла горло, заполняла отсеки, и напрасно боцман дергал рукоятки контакторов: рули заклинило, глубиномер застыл на пределе, а бородатый корветтен-капитан, но почему-то с лицом "оберста", рвал на себе ворот его, Арлекина, свитера и падал, падал, падал вместе с лодкой в черную ненасытную глубину, глубину, глубину...

Чертовщина! Проснулся - губы пересохли: страшная смерть! И ведь не себя увидел во сне - фашиста. Переживания, правда, слышал в госпитале. От своего брата моряка, подводника, травленого щелочью, но выкарабкавшегося из глубин. И хотя не пожалел "оберста" даже во сне, от увиденного содрогнулся: никак не думал, что пережитое кем-то может воплотиться в такую реальную картину, полную жутких подробностей.

Иллюминатор светился и походил на жемчужную луну, обод часов на переборке мерцал, стрелки вытянулись в струнку, приветствуя начало утра: "Шесть ноль-ноль... Когда же я просыпался вот так в последний раз? Не будят, не беспокоят... Может, я после ночных подвигов превратился в "персону грату"? Подвиги!..

Корректные офицеры не помешали командовать чужаку... Или сдерживал комплекс вины? Командира не уберегли, мостик бросили, то и се... Есть о чем задуматься мужикам, и мне, кстати, тоже: что из этого всего получится. Эх, мама Адеса, синий океан!" Вспомнился вдруг молоденький суб-лейтенант, вызвавший командирского вестового, который и проводил Арлекина в эту каюту. Сейчас он разглядывал ее без любопытства: голая какая-то и неживая. И вдруг понял, что принадлежит она убитому старпому. Пока Арлекин прохлаждался в чистой постели, ее хозяин лежал где-то в недрах фрегата, довольствуясь простыней, наброшенной на лицо, и навсегда отрешившись от моря и "Черуэлла", от жизни, от этой вот тесной каютки, в которую НИКОГДА не войдет. "Война океан скорби, и я не единственный пловец в его суровых водах... Тонет один, но другой обязан добраться до цели, верно, Красотуля? Слышишь ли ты меня? Ох, далеко ты, далеко, далеко, далеко... За морями, за волнами, за фиордами норвежскими, за лесами финскими, за фронтами российскими и, скорее всего, на одном из них: последнее письмо было из санитарного поезда. При нем, значит, она, при нем..."