Семён Борисов - Баженов

Рококо наиболее ярко выявлено в живописи XVIII века — манерные зротическо-галантные идиллии (Ватто, Буше) на сельские и мифологические темы — и в художественной промышленности (севрский фарфор). Стиль декаданса феодально-дворянской культуры XVIII века — рококо — отмечен печатью внешнего, но неглубокого мастерства, претенциозной грациозности, болезненно-хрупкой и в то же время идейно-опустошенной. Неслучайно слово рококо (rocaille) означает раковину. В эту раковину стремилась укрыться французская аристократия в предчувствии социальной бури, которая с такой силой и страстью разразится в конце XVIII века в виде Великой французской революции. Сущность стиля рококо хорошо отразил французский поэт Парни:

С внешне формальной стороны характерной чертой искусства рококо являлась иллюзорность. Для архитектуры этот стиль был особенно опасен тем, что грозил утратой не только конструктивного смысла сооружения, но даже его внешнего архитектурного образа. Причудливые изломы линий, пренебрежение конструкцией, алогичность, неоправданность деталей сооружения, подчеркнутая иррациональность грозили архитектуре — и как технике и как искусству — превращением в нарядную, но пустую декорацию, чисто формальную игру объемами и линиями.

Приблизительно к середине XVIII века во французском искусстве намечается перелом, вызванный активным идеологическим наступлением буржуазии. Крепнущая буржуазия требует от искусства добросовестного реализма. В это же время производится замечательное археологическое открытие, которое еще более способствует появлению нового стиля. В Южной Италии открываются руины древнего города Помпеи, и перед миром воскрешается замечательная архитектура древнегреческой цивилизации. В обществе и литературе вырастает небывалый интерес к греко-римской культуре. Величие и мощь, соединенные с простотой и строгостью линий античной архитектуры, становятся близкими идеологии крупной буржуазии, в своих верхних слоях связанной с дворянством.

Французский классицизм, ориентировавшийся на античность, выдвигал на первый план систему, дисциплину, логику. Ясность, закономерность, строгий порядок и логическое развитие идей, правильная организация пространства — таковы основные требования, которые классицизм предъявлял архитектуре.

Рационалистическое мировоззрение революционной тогда буржуазии оказывает влияние на дворянское искусство, которое опрощается, отказывается, после недолгой борьбы, от кричащей нарядности и бьющего в глаза легкомыслия.

В работах учителей Баженова — де Вальи, Габриэля, Пейра, Суффло — видна эта торжественная мощь классицизма, навсегда пленившего сына московского дьячка. Несравненным шедевром классического стиля является композиция Луврской колоннады и грандиозный ансамбль Версальского дворца, изучению которого Баженов посвятил много времени.

Тяга к античности внесла новую струю и в преподавание той эпохи. Усиленно изучается Витрувий, и его труд становится необходимым пособием при составлении планов всех новых сооружений.

Официальным наставником Баженова был Шарль де Вальи, ученик Ж. Ф. Блонделя, считавшего расцвет классицизма закономерным: «Все открытия в архитектуре уже сделаны — нам остается согласовать эти принципы в наших произведениях. Поэтому мы должны избегать контрастов, мы должны помнить о превосходных образцах античности, согласовать их принципы с нашей практикой»… — В этом высказывании уже была заложена программа классицизма, певцом которого в России стал Баженов.

Незаметно промелькнули полтора года учения в Париже. Настала горячая пора экзаменов в Академии. Экзамены могли держать желающие, уверенные в своем успехе. Баженов явился первым.

Биограф Баженова, Болховитинов, рассказывает: «Успехи его были чрезвычайные, так что по собственному своему желанию представ на публичный экзамен в Парижской архитектурной Академии, приобрел он перед многими иностранными сверстниками преимущественное одобрение. Его следовало бы там наградить золотою медалью, но как таковая награда в сей Академии давалась только питомцам католического исповедания, то на удостоений оной в засвидетельствование даны ему были только диплом за подписанием академиков Лероа, Суффлота, Габриэля, академического секретаря Бребиона и, наконец, самого генерал-директора маркиза де Мариньи».