Мария Грей - Мой отец генерал Деникин

Вытянувшись на походной тюремной постели, заключенный вновь видел перед собой конференцзал Ставки. Брусилов первым взял слово, затем выступил Деникин. Его речь оказалась длинной, генералу было что сказать. Он был прекрасным оратором, его слушали со вниманием. Начал с описания деталей различных этапов неудавшегося наступления на Западном фронте. Перечислив факты, он перешел к примерам.

«Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма.

Развалило армию военное законодательство последних четырех месяцев. В результате целого ряда законодательных мер упразднена власть и дисциплина, оплеван офицерский состав. Высшие военачальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются, как домашняя прислуга.

Я позволю себе одну параллель. К нам на фронт в 703-й Сурамский полк приехал Соколов с другими петроградскими делегатами. Приехал с благородной целью бороться с тьмой, невежеством и моральным разложением. Его нещадно избили. Военный министр в грозных речах осудил позорное поведение сурамцев, послал сочувственную телеграмму Соколову.

Другая картина… Я помню хорошо январь 1915 года, под Лутовиско.

В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой полковник Носков вел свой полк в атаку. Тогда смерть пощадила его. И вот теперь пришли две роты, вызвали генерала Носкова, убили его и ушли.

Я спрашиваю господина военного министра: обрушился ли он всей силой своего пламенного красноречия на негодных убийц, послал ли он сочувственную телеграмму несчастной семье?»

Атмосфера в зале наэлектризовалась, голос вдохновленного оратора задрожал, и все увидели, как Керенский, подобно провинившемуся школьнику, опустил голову на сложенные на столе руки. Позднее полковник Тихобразов, стенографировавший выступления, скажет Деникину:

— Ничего удивительного, что нервы у Керенского сдали! Министр иностранных дел плакал, слушая вас, и у меня рука задрожала, я с трудом выводил знаки…

Деникин на этом не кончил. «Невзирая на развал армии, необходима дальнейшая борьба, как бы тяжела она ни была. Пусть союзники не рассчитывают на скорую помощь нашу наступлением. Но и обороняясь и отступая, мы отвлекаем на себя огромные вражеские силы, которые, будучи свободны и повернуты на Запад, раздавили бы сначала союзников, потом добили бы нас.

Есть другой путь — предательство. Он дал бы временное облегчение… Но проклятие предательства не даст счастья. В конце этого пути политическое, моральное и экономическое рабство».

И выступающий сделал заключение:

«Судьба страны зависит от ее армии. Ведите русскую жизнь к свету и правде — под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь — стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших… Но вы, вы втоптали наши знамена в грязь. Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними… Если у вас есть совесть!»

Глава правительства поблагодарил выступающего за его «суровую искренность», но Деникин знал, что Керенский шепнул одному из друзей: «Деникин сформулировал программу, изложил партитуру будущей военной реакции».

Идея «военной реакции» нашла более откровенное выражение в сообщении командующего Юго-Западным фронтом, который, задержанный делами, послал на Могилевскую конференцию письменное сообщение. В нем Корнилов требовал введения в армии смертной казни, отмены большинства либеральных нововведений и «решительной чистки высшего командования». Керенский предположил, что последнее предложение относится к «старым глубоко приверженным традициям командирам». На самом деле автор письма имел в виду «наемников революции», столь дорогих сердцу военного министра. Это недоразумение решило судьбу Корнилова: на следующий день глава правительства, вернувшись в Петроград, сместил Брусилова и заменил его Корниловым — человеком умным и энергичным.

Корнилов принял Деникина во время проезда через Могилев (командующий Западным фронтом был назначен командующим Юго-Западным фронтом). Они познакомились еще в Карпатах, где Деникин имел случай наблюдать безумную отвагу Корнилова, столь восхитившую его. Им также доводилось встречаться за столом у военного министра Гучкова.

Пленник Бердичевской тюрьмы вновь пережил их третью встречу, перед его мысленным взором предстал удивительный сибирский казак, обязанный блестящей карьерой лишь своим собственным усилиям и достоинствам. Для большинства русских он воплощал героя древних сказаний. Деникин вспоминал худое лицо Корнилова с выдающимися скулами, редкую бородку и твердый взгляд серых глаз — пронизывающий, магнетический, способный подчинять и приводить в трепет. По своей неукротимой энергии его нельзя было сравнить ни с кем из членов Ставки. Правительство ввело в армии смертную казнь и обещало удовлетворить и другие требования Корнилова. Глубочайшая реорганизация армии стояла на повестке дня, но подразумевалась и более широкая «политическая реорганизация» страны. «Заговор казался столь очевиден, — вспоминает Деникин, — что надо было быть слепым, чтобы ничего не видеть, глухим, чтобы ничего не слышать».