Виктор Захарченко - Из истории Кубанского казачьего хора - материалы и очерки

Почему «плач»?

Но 1–й Кавказский полк через несколько дней неожиданно был сменен 1–м Лабинским полком, и мы, после 15–месячного непрерывного пребывания в полудикой Турции, испытав нечеловеческие лишения, измотанные и обтрепанные — с нескрываемой радостью выступили на отдых в Карс. Но отдохнуть полку не удалось. Пробыв всего лишь несколько дней, он был спешно переброшен в г. Ольты, т. к. началась Эрзерумская операция, закончившаяся падением этой первоклассной турецкой крепости. Развивая успех, с непрерывными и жестокими боями полк прошел Мема — Хатунь, Барна — Кабан, Байбурт, Хан — Дараси, закончив все это занятием далекого и уже полуевропейского города Эрзинджана, расположенного в богатой и плодородной долине, где впервые в Турции нашли мы яблоки, груши, огурцы и даже арбузы. И далее, распространяясь в глубь Турции, дивизион полка занял город Кемах, в 60 верстах западнее Эрзинджана, по шоссе на Сивас. Это был самый далекий пункт, где только могли быть русские войска в Турции. Увлеченные такими боевыми успехами мы как‑то и забыли о

«Плаче Кубанских Казаков».

И лишь к осени 1916 года, когда полк, в составе 5–й Кавказской казачьей дивизии (Закаспийская казачья бригада, с включением в нее 3–го Екатеринодарского и 3–го Линейного полков, были переименованы в 5–ю Кавказскую дивизию), абсолютно издерганный и надорванный, был вновь переброшен на продолжительный отдых в район крепости Карса — здесь впервые появилась эта песнь, уже переложенная на трогательную музыку и с восторгом подхваченная не только в сотнях нашего полка, но и в полках всей дивизии, так как глубокий смысл этой песни одинаково затронул изболевшуюся и надорванную душу каждого казака, перенесшего нечеловеческие лишения на голодном Турецком фронте и послужившую темою для автора в его

«Плаче».

Однородность невзгод Турецкого фронта, на котором из 11 первоочередных полков Кубанского Казачьего Войска участвовало девять (1–й Кавказский, 1–й Таманский, 1–й Лабинский, 1–й Черноморский, 1–й Полтавский, 1–й Уманский, 1–й Запорожский, 1–й Кубанский и 1–й Хоперский), на котором участвовали все три бригады непоколебимых в боях наших исторически прославленных кубанских пластунов, почти все Кубанские батареи, плюс несколько третьеочередных полков и отдельных сотен, а впоследствии и вновь сформированная 4–я Сводно — Кубанская дивизии (Екатеринославский, Ставропольский, Адагумский и Ейский полки), оперировавшая в Персии — т. е. где участвовало почти все строевое Кубанское казачество, весь «цвет» и боевая мощь Войска, и с которыми 1–й Кавказский полк в своих боевых мытарствах имел близкое общение — поэтому становится вполне понятным, что эту трогательную «песнь — молитву» одинаково святостно восприняли все полки, батальоны и батареи Войска, словно песнь эта была написана исключительно о каждом из них в отдельности, отобразив именно их душу, их плач…

Далеко — далеко еще до мысли о ней как о гимне, во всех Кубанских войсковых частях — будь то казаки, поющие, как всегда, в широком кругу, иль г. г. офицеры в своем собрании — всегда они, родные и верные Кубани кубанцы, при словах последнего двустишия — снимали папахи и, продолжая петь:

кланялись ей полупоклоном торжественно и умиленно…

Этот штрих был весьма характерен для определения чувств кубанского казака

к «Ней»,

к Кубани,

к КУБАНСКОМУ КАЗАЧЬЕМУ ВОЙСКУ.

Глубокий смысл и неподдельное душевное переживание кубанского казака во время войны, выразившееся в этой песне в восхвалении своей родины Кубани, выразившееся в словах, что она ему «Родная», что она его «Вековой богатырь», что она для него «Многоводная и раздольная» и настолько «многоводная», что в своем стихийном порыве «многоводная», она «Разлилась и вдаль и вширь…», то есть залила все, все затопила своею мощью…

Вспоминая о ней — «Из далекой Турецкой стороны», он «Ее» и там — «вспоминаючи» в этой полуденной (южной) стороне «Ей» — «Бьет челом» как самый — «Верный сын» и что — он о ней «Песни поет» восхваляючи: «И станицы вольныя» и — «Родной отцовский дом». А перед «Смертным боем» он поет как «О матери родной», и что он за «Нее», за «Ея» «Славу старую» — готов и — «Жизнь свою ли не отдать»…

А под конец, пересилив все невзгоды и предвкушая сладость возвращения домой, — он коленопреклоненно, от себя и своего боевого Знамени — кланяется «Ей» — «До самой сырой земли»…