Михаил Колесников - Реквием

Он рассмеялся воспоминанию тридцатилетней давности и добавил:

— Жалкие комедианты! Вся эта история с женитьбой и самоубийством Гитлера — сплошной фарс. Так сказать, красивая поза для истории и историков: женюсь, но не сдаюсь!

— На какое же чудо надеялся Кейтель?

— Сегодня я назвал бы его «обыкновенным чудом»: на вероломство наших союзников по антигитлеровской коалиции. И основания у Кейтеля надеяться на подобное «чудо», к сожалению, имелись, как выяснилось позже. Да и тогда нам было известно, что гитлеровское руководство надеется на сепаратные соглашения с английским и американским правительствами, что оно, по сути, открыло им дорогу на Берлин, чтобы не дать его Красной Армии. Но все это вы знаете. — Он раздраженно махнул рукой и замолчал.

Мы в самом деле оба это хорошо знали.

Когда Костырин высказал сожаление о том, что нет талантливо исполненного скульптурного портрета маршала Жукова, нет и памятника, я с ним согласился. В самом деле, почему нет? Ведь выдающаяся личность, будучи закреплена средствами искусства (если оно подлинное искусство!), становится нам понятнее, обретает черты психологической устойчивости, будит наше воображение. Где памятники Фрунзе, Блюхеру?.. Мы ставим памятники поэтам, политическим деятелям и почему-то обходим защитников государства — полководцев… Или может быть, военное искусство перестало быть искусством и требует меньше напряжения всех умственных и нравственных сил, чем, скажем, сочинение музыки?.. Конечно же здесь не должно быть противопоставления…

Скульптор, автор монумента в Трептов-парке, создал талантливые памятники генералу Ватутину в Киеве, командующему армией Ефремову в Вязьме. Есть у него памятник рядовому Матросову, установленный в Великих Луках. Я уж не говорю об известном памятнике Дзержинскому в Москве. Или такой монумент, как «Соединение фронтов» у шлюза Волго-Донского судоходного канала… Он считал, что если в произведениях других видов искусства может быть показано отрицательное явление жизни во имя его разоблачения и во имя утверждения положительного, то монументальная скульптура дает образ только положительного героя. Монументальная скульптура запечатлевает лишь такой момент события или жизни человека, в котором должно быть раскрыто самое существенное, скульптор может избрать лишь такой момент исторически бессмертного человека, который его таковым сделал.

Как я понял, обо всем этом они говорили с Кремером, спорили, конечно, а время высказалось за обоих…

Завтра мы отправимся в Потсдам, я увижу знаменитый дворец Цецилиенхоф, где до марта сорок пятого жили Гогенцоллерны. Семья бывшего кронпринца «Германского рейха» Вильгельма Гогенцоллерна сбежала в Западную Германию, прихватив ценное имущество. По словам Костырина, дворец построен в стиле английской усадьбы и насчитывает сто семьдесят восемь помещений с богатым внутренним убранством!..

Странная мысль завладела мной: рейхстаг, имперская канцелярия, дворец, названный именем принцессы Цецилии, дворец Сан-суси, Потсдам — в прошлом символ прусского милитаризма — все это есть, и всего этого как бы нет… Мы, два советских человека, спокойно идем по площади, где на памяти моего поколения фашисты устраивали костры из книг… Могли ли они, со своей бредовой идеей «тысячелетнего рейха», предполагать, что очень скоро молоденькая немочка, учительница школы имени Эрнста Тельмана, будет объяснять звонким голосом своим воспитанникам в Трептов-парке, как разбилась военная машина гитлеризма, а малыши с пионерскими галстучками станут очень серьезно слушать ее, пытаясь осмыслить факты, ставшие для них глубокой историей. Они инстинктивно убеждены в незыблемости всего…

Когда я поделился всем этим с Костыриным и спросил, не испытывает ли он чего-нибудь в таком роде, он нахмурился. Произнес с глубочайшим сарказмом:

— Идиллия, одним словом! Все не так просто, как вам представляется.

Вчера утром, когда нас развели по мероприятиям культурного характера, я решил побывать на Зееловских высотах. И пережил очень неприятное психологическое приключение. В машине вздремнул. Разбудила отрывистая немецкая речь, вскинул голову, освобождаясь от дремы. Сердце отчаянно колотилось: на заднем сиденье справа и слева от меня сидели два немецких офицера в фуражках с высокой тульей, в военной форме, очень напоминающей ту… Куда они меня везут?.. И вдруг вспомнил: да ведь на Зееловские высоты…