Начало гражданской войны.

— Теперь вы свободны — объявил комендант гласному М. по окончании экзекуции.

Это происходило в центре губернского, города, против здания окружного суда».

«Приговоренный военным судом (защитником Архипова был Замысловский) к семидневному (кажется) аресту, полк. Архипов вернулся к своей прежней деятельности, а затем назначен был начальником государственной стражи Больше- Дербетовского уезда».

«В селе Летницком, Медвеженского уезда, местный комендант вызвал к себе одного из местных жителей, и между ними произошел следующий диалог:

— Ты судился с таким-то?

— Судился.

— Сколько тебе присудил мировой?

— Двенадцать сотен.

— Всыпать ему по одной за каждую сотню.

Когда истцу всыпали, комендант проводил его словами:

— Передай мировому, что и ему то же будет, если он будет обижать моих знакомых».

«В селе Ледовско-Балкавском местный комендант издал приказ, чтобы мужчины при встрече с ним останавливались и кланялись, снимая головной убор, а женщины приветствовали бы его поясным поклоном, сложа руки на животе. Через некоторое время в отдел пропаганды явилась рыдающая сельская учительница и рассказала, что комендант приказал ее выпороть за неисполнение приказа».

«В подгороднем селе Кугульме местный комендант Л. передоверил свои права матушке, и урядник Гладков порол баб по приказу последней среди бела дня у волостного правления. Хуже всего было то, что случаи эти превращались в бытовое явление, или безнаказанное, или во всяком случае не влекущее за собой устранения от дальнейшей деятельности такого администратора».

Но, может быть, у самого генерала Краснова дело обстояло лучше? Нет, там шло такое же пьянство и разгул, как и на Кубани. Недаром этому донскому войску дали название «Всевеселое войско Донское».

О Дальнем Востоке хорошо рассказывает Будберг:

«Из кого же будет состоять русское правительство? — пишет он в своем дневнике. — Кандидаты здесь все такие, что хоть святых вон уноси. Они могут только все сломать и неспособны ни на что творческое; им власть нужна только ради ее самой и связанных с нею выгод».

Во главе дальне-восточной власти стоял ген. Хорват. «Ошибались горько те, кто выставлял Хорвата, как умного и ловкого дипломата, — пишет Будберг. — То, что делается его именем, определенно показывает, что он — или плохой и неумный дипломат, или на нем ездят такие плохие и неумные советники».

Что же такое творилось около Хорвата?

«Общая подлость и чисто разбойничий эгоизм», — отвечает Будберг. Хорвата окружали «полуграмотные, хунхузоподобные атаманы». «Даже разумный и беспристрастный правый, — пишет Будберг, — приглядевшись к Харбину и атаманам, брезгливо отшатнется от какого-либо здесь сотрудничества, ибо ничто не может заставить сочувствовать этой грязи. Тут изменить даже ничего нельзя, ибо против искренней идеи закона и порядка поднимаются чудовищно разросшиеся здесь подлость, трусость, честолюбие, корыстолюбие и прочие прелести».

На Дальнем Востоке действовали знаменитые «хунхузоподобные атаманы», среди которых особенно известными стали Калмыков и Семенов. Вот что пишет о первом Будберг:

«Калмыков развернулся во-всю. Всеволожский рассказывал мне сегодня, что сюда приехал бывший у Калмыкова офицер Дроздов и заявил, что там не офицерская организация, а гнусная шайка самых отборных негодяев и форменных разбойников, учиняющих над населением невероятные насилия».

«Разные вольные атаманы — Семенов, Орлов, Калмыков… послевоенные прыщи Дальнего Востока, — пишет Будберг. — Их лозунги — побольше свободы, денег и наслаждений, поменьше стеснений, работы и обязанностей». «Относительно Семенова отзыв сопровождавших Хорвата в его поездке таков: обнаглел до последних пределов».

Таково начальство. Таково же, а может быть, и еще хуже основное ядро дальне-восточной армии — офицерство. «Местные военные организации, это — скопище пьяниц и бездельников», — пишет Будберг. «В Харбине, — продолжает он, — появились семеновские вербовщики и сманивают молодежь на службу к атаману, рисуя соблазнительные картины вольной, бездельной и не знающей удержа жизни. Одному из артиллерийских офицеров так и говорили: жрем до отвала, пьем без просыпа, препятствий никаких, а служба — одно удовольствие».

«По краю катится волна дикого произвола, долго накапливаемого во время пьяного безделья на разных стоянках в полосе отчуждения. Теперь дорвались и стараются во-всю».