Самоубийство было манией Маяковского. Он думал о нем неотступно, грозился им и постоянно примерял его к себе. Художница Евгения Ланг [74] Ланг Евгения Александровна (1890–1972) — художница; училась в 3-й гимназии, выпускавшей гектографированный журнал «Порыв», в котором Маяковский впервые напечатал свои стихи; дожидаясь жениха из плавания, проводила время с Маяковским; оставила воспоминания о нем.
рассказывала в 1971 году Рудольфу Дуганову [75] Дуганов Рудольф Валентинович (1940–1998) — литературовед, исследователь и публикатор Маяковского и В. В. Хлебникова; автор книг «Рисунки русских писателей XVII — начала XX века» (1988) и «Велимир Хлебников и русская литература» (2008), многие страницы которых посвящены Маяковскому.
и мне, как пятнадцатилетним подростком Маяковский внушал ей, что только самоубийством он может ответить на произвол своего рождения.
Впервые заглянув в комнатушку знакомой девушки, он выкрикнул:
— Как вы можете жить здесь? Это не комната, а гроб… Я бы здесь застрелился!
Минутное молчание.
— Упал бы и… не поместился!
А Лиля Брик свидетельствовала:
«Всегдашние разговоры Маяковского о самоубийстве! Это был террор. В 16-м году рано утром меня разбудил телефонный звонок. Глухой, тихий голос Маяковского: „Я стреляюсь. Прощай, Лилик“. Я крикнула: „Подожди меня!“ — что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика кулаками в спину. Маяковский открыл мне дверь. В его комнате на столе лежал пистолет. Он сказал: „Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя“».
Еще одна попытка самоубийства отмечена в записной книжке Маяковского в следующем, 1917 году: «11 октября. 4 ч. 15 м . Конец». И снова была осечка. Патрон со следом от бойка Маяковский показывал Давиду Бурлюку [76] Бурлюк Давид Давидович (1882–1967) — художник, поэт; мотор русского футуризма; друг Маяковского, автор воспоминаний о нем.
.
Но еще раньше Маяковский начинает на все лады варьировать свою мечту о самоубийстве в стихах. В трагедии «Владимир Маяковский» (1913) он собирается погибнуть на рельсах:
Лягу,
светлый,
в одеждах из лени
на мягкое ложе из настоящего навоза,
и тихим,
целующим шпал колени,
обнимет мне шею колесо паровоза.
Не менее варварский уход из жизни придумывает Маяковский в поэме «Флейта-позвоночник» (1915):
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Но там уже выговорен и тот способ самоубийства, которому он отдаст предпочтение, и не раз:
Всё чаще думаю —
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
А в запасе остается еще участь утопленника:
Теперь
такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.
Затем в поэме «Человек» (1916–1917) набор способов самоубийства отчасти повторен, отчасти пополнен:
Глазами взвила ввысь стрелу.
Улыбку убери твою!
А сердце рвется к выстрелу,
а горло бредит бритвою.
В бессвязный бред о демоне
растет моя тоска.
Идет за мной,
к воде манит,
ведет на крыши скат.
Чего здесь не хватает? Пожалуй, отравления. Но и до него дойдет очередь:
Аптекарь,
дай
душу
без боли
в просторы вывести.
Единственное, чего не хочет Маяковский, — видеть себя в петле. Зато эту смерть в стихотворении «Кое-что по поводу дирижера» (1915) он отдает своему персонажу:
Когда наутро, от злобы не евший,
хозяин принес расчет,
дирижер на люстре уже посиневший
висел и синел еще.
Параллельно Маяковский начинает отговариваться от самоубийства. Например, в стихотворении «Лиличка!» (1916):
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
И даже за два дня до гибели, уже приготовив предсмертное письмо, в пику ему записывает: «Я не кончу жизнь…» И всё впустую.
В стихотворении «Сергею Есенину» (начало 1926) Маяковский заставляет себя по всем пунктам осудить самоубийство. Самому Есенину адресовать эти стихи было поздно. Ясно, что автор обращает их к читателям. Но втайне уговаривает и самого себя.
Вскоре в стихотворении «Товарищу Нетте [77] Нетте Теодор Иванович (1896–1926) — советский дипломатический курьер; погиб в перестрелке в поезде, следовавшем через Латвию в Берлин; знакомый Маяковского.
. Пароходу и человеку» (июль 1926) Маяковский прямо заговорит о жажде героической гибели (конечно, в противовес затаившейся тяге к самоубийству):
Читать дальше