Гертруда Кирхейзен: Женщины вокруг Наполеона

Конечно, Наполеон мог быть галантным, но галантность не была основным качеством его натуры. Добродетели и преимущества женщины объединялись для него в понятии матери и хозяйки, все же остальное казалось ему побочным, если не совсем излишним. В этом отношении он был истым корсиканцем. Может быть, эти понятия выросли и укрепились в нем с детства под влиянием примера его собственной матери. «Петиция в течение двадцати одного года супружеской жизни родила своему мужу тринадцать детей, и тем восьми, которые остались в живых, она всегда была чудной матерью. С какой гордостью, с каким детским обожанием говорил пленный император об этой матери! «Она умела наказать и наградить, – говорил он, – она искореняла в нас все низменные чувства, потому что она питала к ним истинное отвращение. Только великое, только возвышенное допускала она к своим детям»… И не дал ли также покоритель Италии свой знаменитый ответ мадам де-Сталь на ее вопрос, кого он считает первой женщиной во Франции: «Ту, которая больше всех народила детей своему мужу, мадам». Только тогда он начинал ценить и уважать женщину, когда она делалась матерью.

Подобные взгляды Наполеона вполне объясняют нам причины его развода с Жозефиной, которую если он и не любил уже с первой юношеской страстью, то к которой единственной он был все-таки искренно привязан. Если бы она дала ему детей, если бы она подарила ему хоть единственного сына, он, как перед святой, склонился бы к ее ногам. Ее детям, Евгению и Гортензии, он всегда был добрым отцом и любил их с настоящей отеческой нежностью. Когда у Гортензии родился ее первый сын, Наполеон осыпал его своими заботами и нежностью. Он видел в нем вероятного наследника своего трона и любил его как своего собственного сына. Слухи, которые циркулировали по поводу отношений императора к своей падчерице, лишены всякого основания. Он видел в этом ребенке, сыне своего брата, лишь наследника своей расы, достойного продолжателя его имени и его династии.

Брак был для него единственно допустимым способом связи между мужчиной и женщиной, и цель жизни всех людей состояла для него в том, чтобы иметь много детей. Только для самого себя он делал исключение, только у него одного была в виду еще и другая цель: мировое господство. У него была настоящая мания всех женить и выдавать замуж. Никогда ни один властелин не устраивал при своем дворе такого количества браков, как Наполеон. Он женил своих братьев, выдавал замуж сестер, женил своих генералов, своих министров и высших чиновников; и многим для обсуждения этого важного шага было дано не больше двадцати четырех часов. Но он не упускал из виду молодоженов, и если у них появлялись дети, особенно мальчики, то тогда они вполне могли быть уверены в его милостивом внимании.

Однако Наполеон не удостаивал полного доверия женщину, даже если она была супругой и матерью. Верность не представлялась ему неприкосновенной добродетелью женщины. Весьма возможно, что горький опыт с Жозефиной сделал его таким недоверчивым. Сама Мария-Луиза, которая во время своей брачной жизни с Наполеоном, несомненно, не имела понятия о любовных интригах, должна была примириться с самым строгим надзором со стороны своего супруга. Ни один мужчина не смел вступать в ее покои без разрешения императора, и то в присутствии нескольких или по меньшей мере одной придворной дамы. Те, которые думают, что в данном случае слепая ревность руководила поступками Наполеона, глубоко ошибаются. Он знал ревнивую страсть только в начале своей любви к Жозефине, да разве еще в Египте его заставила испытать ее хорошенькая мадам Фурес. Когда он узнал, что генерал Клебер явился его счастливым преемником в расположении красавицы, то ему показалось, что эта мысль «разорвет ему мозг», как картинно выражается мадам Жюно.

Но не ревность понуждала его к усиленному надзору за Марией-Луизой. С того момента, как он вступил в брак с настоящей принцессой крови, он употребил все усилия к тому, чтобы не допустить никаких двусмысленных положений при дворе. Ни при каких обстоятельствах он не потерпел бы, чтобы на императрицу, на мать его сына, упала хотя бы тень подозрения. Наученный опытом с Жозефиной, он составил себе совершенно особое представление о супружеской неверности и любил говорить: «L\'adultere n\'est pas un phenomene, mais une offaire de canapë́; il est tout commun».

Он был крайне строг ко всему, что грешило против семейной морали и добрых нравов. Свободное сожительство, которое во времена революции сделалось общераспространенным явлением, было для него недопустимой безнравственностью. В этом отношении он не сделал даже исключения для Бертье, которого дарил полной своей благосклонностью. Возлюбленная Бертье, мадам Висконти, никогда не смела появляться при императорском дворе, хотя по своему рождению и рангу она имела на это полное право. Тому же запрещению была подвергнута и жена Талейрана, мадам Грант. Она жила с министром до своего брака с ним, и этого было достаточно для Наполеона, чтобы не допускать ее к своему двору. В своих взглядах на мораль он заходил так далеко, что не разрешил воздвигнуть памятник одной замечательной женщине, сделавшей Франции столько добра, знаменитой Агнесе Сорель, и только потому, что она была не женой, а возлюбленной короля.