Руслан Хасбулатов - Великая Российская трагедия. В 2-х т.

Только опасно было бы думать, будто Ельцин дремлет, что он ни о чем не догадывается. Третья тайна та, что Ельцин не спит, а обдумывает новый удар. По кому? Неважно. Всюду одни враги. Да, всюду враги.

Но известно, кто пролил кровь граждан и раздал за это кощунственные награды, уже никого ни с кем не примирит. Он —порождение нашей долгой слепоты и усталости, политический фантом ушедшей эпохи. Эпоха ушла, а он заблудился в Кремле и оттуда тянет, тянет Россию в сумеречный мир.

Одна из блестящих статей Виктора Топорова в “НГ” называлась “Сон Ельцина” рождает чудовищ. Чудовища рождают друг от друга”. Однако Ельцин не спит, но пребывает в каком-то неугомонном трансе. Вновь, впервые с 1953 года в Кремле загорелось оконце: это Большой Брат по ночам думает о тебе думу. Указ за указом куют стране новый строй, и вскоре строй будет готов. Зато мы — спим, кто крепко, кто беспокойно, досыта поужинав или перекусив чем Бог послал. Чего волноваться? Когда все кончится, вам сообщат. Вас растолкает сосед по нарам.

С пятого октября Россией правит уже не Ельцин, а страх. Имя страху подарил человек из Свердловска. [163] Глеб Павловский. Великая Октябрьская резолюция. “ Новая ежедневная газета”, 22 октября 1993 года. Страх, однако, имеет свои пределы. В социальной жизни наступает такой этап, когда наблюдается равнодушие к страху. Эскалация недовольства сметает политические режимы. Любые политические режимы.

“Новый кремлевский вождь” — это коллективное достижение новой “демократической” или либеральной номенклатуры, а точнее — высшего слоя бюрократического чиновничества. Ельцин выступает как бы “групповым портретом” этого нового социального слоя — федеральной бюрократии, которая по численности уже превосходит бывшую союзную, а по возможностям влиять на самые важные политические решения ее роль может быть сравнима лишь с ролью Политбюро ЦК КПСС.

“Модернизаторы” и “цивилизаторы” (они же “демократы”) с трудом удержались на историческом повороте в сентябре-октябре 1993 года в пламени настоящей войны, в которую они внезапно перевели холодную войну между двумя политическими режимами —”их” диктатурой, о которой они тосковали и парламентарной демократией. Они, опираясь на бесподобный цинизм и неразборчивость в средствах и “активный нейтралитет” армии, смели со своего пути Парламент. Спору нет, Российский Парламент главным своим делом считал не капиталистическую модернизацию, хотя и был инициатором рыночных реформ и демократического законодательства, а представительство интересов всего российского общества. И делал он это, ссылаясь на демократию, объявив себя ее оплотом, так же, как это делал политический режим Ельцина. Но последний беспощадно насаждал процесс капитализации в его уродливых, варварских формах, в то время как Парламент исходил из универсальной исторической тенденции к социализации и конвергенции, — хотя, возможно, далеко не все в самом Парламенте это осознавали.

Режим президента, который вплоть до конца 1992 года мог опираться только на внутреннее ядро своего политического окружения, на новичков, примкнувших после августовских событий, на кремлевских комиссаров (полномочных представителей президента в регионах), на чиновников, на администрацию, — за последние полтора года, (с помощью обещаний и уступок) переманил на свою сторону довольно влиятельные элитные группы общества, включая промышленников, военных. Хотя отметим, далеко не всех — многие ощущали брезгливость от общения с ельцинистами, видели всю их несуразность, искусственность, неадекватность.

Шоковая терапия в экономике закончилась в конце 1992 года полным крахом: конфронтация, непрерывно навязываемая, вроде бы сменилась попытками согласования под мощным давлением нарождающегося гражданского общества. Последовал период широко понимаемого центризма, поиска компромисса, включая согласие Ельцина на вывод из правительства некоторых радикальных деятелей и т.д. Потом, когда эти попытки потерпели крах (а скорее, просто- напросто потеряли смысл с точки зрения “более сильного” — то есть Ельцина), а впереди все отчетливее замаячила опасность быстрой утери власти президентом и смены главы правительства, Президент, чувствуя за собой укрепившиеся позиции прежде всего в армии и заручившись поддержкой Запада, решился на клятвопреступление — свержение Конституции. На место шоковой терапии в экономике в сентябре 1993 года пришла шоковая терапия в политике. С разгромом парламентарного политического режима пришел конец демократии, выразителем которой был Парламент. Полностью прекратился процесс формирования гражданского общества, которое не может появиться в тоталитарных условиях.